Молчаливый мужчина

Но Мо смотрел на диван напротив.

Пригласить ее куда-нибудь, когда мы будем уверены, что ей никто не угрожает?

Он знал, что Хоук на протяжении многих лет видел его (кружку) физиономию. Он также знал, что у Хоука стопроцентное зрение.

Так почему же он говорит ему такое дерьмо?

— Йо.

Он повернул голову и словно получил пощечину, увидев Лотти в одной ночной рубашке, с волосами, закрученными небрежно на затылке, спадающими прядями, щекочущими ее подбородок, щеки и шею.

И ее подбородок, щеки, шея и лоб выглядели так, словно были покрыты кремом для бритья.

— Господи, — пробормотал он.

— Укрепляющая пенка, — объяснила она про то дерьмо, которое было у нее на лице. — Хочешь позавтракать?

Он умирал с голоду.

Она была по-прежнему в ночной рубашке.

Неужели она собирается готовить в этой ночной рубашке?

— Нет, — ответил он.

— Да, потому что ты прикрываешь мою задницу, так что если ты не будешь есть, то посмотришь, как я готовлю... — она наклонила голову и улыбнулась ему сквозь пенистую слизь, которая медленно таяла у нее на лице, — тогда поешь.

По ее улыбке и по тому, как странно прозвучали ее слова, он понял, что у нее что-то было на зубах.

— Что с твоими зубами? — спросил он.

— Отбеливающие полоски. — Она выпятила бедро, движение, которое было похоже на резкий рывок по его яйцам, и нахально произнесла: — Милый, все это, — она провела рукой вниз по своему телу, — не дается бесплатно ни в каком определении этого слова.

С этими словами она развернулась и выскочила из комнаты, атласная ночнушка обнимала ее задницу, кремовые кружева подола развевались как приглашение.

К черту, мать твою, бл*дь.

Ему нужно было подняться и последовать за ней.

Бл*дь, мать твою, на х*й.

Мо встал и последовал за ней.

Он догнал ее на лестнице.

Она направлялась прямо на кухню.

— Неспрессо? — спросила она шепеляво, поэтому получилось: Нестпреттоо?

Господи.

Ему захотелось засмеяться.

Засмеяться, проходя через кухню за ней, встать перед ней на колени и зарыться лицом под кружево ночнушки.

— Я сделаю себе, но сначала сделаю тебе, — ответил он.

— Кофе после отбеливающих полосок можно выпить через двадцать минут. Лучше я сделаю тебе. Сливки?

— Ага, — проворчал он, прислонившись бедром к столешнице напротив нее и наблюдая, как она ходит по кухне.

Он надеялся, что она оденется после отбеливающих полосок.

— Сахар?

— Нет.

— Хороший мальчик, — пробормотала она, открывая крышку и хватая большую прозрачную миску, наполненную капсулами.

Он не хотел быть для нее хорошим мальчиком.

Он хотел быть ее хорошим мальчиком.

Она повернулась к нему.

— Я делаю натуральные сливки. Стараюсь не заполнять свой организм слишком большим количеством химии.

Ага, просто накладываешь химию на зубы и намазываешь на лицо.

Но этого он не сказал.

А опустил голову.

Она заварила кофе, повернулась к нему лицом, прислонившись спиной к стойке.

— Омлет с травами, грибами и сыром манчего. Сосиски из индейки. Картофельные оладьи. Может передумаешь насчет завтрака?

Абсо-бл*дь-лютно.

В животе у него чуть не заурчало.

Он только утвердительно кивнул.

Она одарила его туманной улыбкой и снова принялась ходить по кухне, доставая сковородки, миски, венчик.

Понятно, что она собиралась готовить завтрак в этой ночной рубашке.

Слава Богу, что у нее на лице была намазана такая слизь.

Прежде чем приступить к делу, она протянула ему кофе и объявила, лишив его единственной защиты:

— Я должна смыть это с лица. Потом займусь завтраком.

А потом она с важным видом вышла из кухни.

Значит, слизи теперь не будет.

Потрясающе.

Мо вздохнул и оценил ситуацию.

Прошлой ночью он запер все.

У нее в доме имелась сигнализация, подведенная к окнам и дверям.

Перед тем, как она проснулась, он проверил. Двери были заперты. Окна закрыты и заперты. Жалюзи опущены. Сигнализация была включена. Задний двор был пуст. Машины, припаркованные на улице перед ее домом, были пустые или кто-то садился в них, короче все ее соседи занимались своими обычными делами.

Он мог выпустить ее на время из виду, достаточное время, чтобы она умылась.

Но, сделав глоток кофе, он отставил чашку и подошел к подножию лестницы.

Прошло, наверное, минут пять, из которых последние тридцать секунд он готов был рвануть наверх, чтобы проверить, чем она там занимается. Но потом появилась она с чистым и сияющим лицом. Сиськи, при каждом ее шаге вниз по лестнице, подпрыгивали в такт.

Она не дошла до него четыре ступеньки.

— Если я могу умыть лицо без тебя в соседней комнате, почему ты не можешь принять душ, когда я тоже буду в соседней комнате?

— Я уязвим, когда принимаю душ. И безоружен. А, когда ты умываешься, нет.

Еще одна широкая, расплывчатая улыбка и:

— Ах.

Потом снова покачивание ее сисек через ночнушку, пока она спускалась по ступенькам.

Он прожил хорошую жизнь.

Чистую, не запятнанную.

Заботился о маме и сестрах.

Даже теперь, когда сестры выросли и его забота о них была не так нужна (а их было много, всех до единого).

Завербовался в армию и с честью вышел в отставку.

Он всегда выполнял приказы Хоука, никогда не уклонялся от выполнения заданий (даже если его задницу могли подстрелить, он все равно участвовал), всегда выполнял приказы, никогда не лажал.

К двум давним подружкам, которые у него были, относился как к золоту. Жизнь с пятью женщинами, многому научила. И он отдавал им свою заботу сначала родным, а потом и тем женщинам, на которых претендовал. Это они вытачивали его для чего-то лучшего.

Так все было без обмана. Никаких азартных игр или пьянства. Абсолютно никаких наркотиков. Никаких пьянствующих вечеринок со своими парнями. Не лезть в их дерьмо, как дорого стоят их сумки или почему они не могут ополоснуть чертову тарелку и поставить ее в посудомоечную машину, а не оставлять в раковине.