Молчаливый полковник Брэмбл

Писатель показывает не только положительные, но и отрицательные стороны давления культуры на человека. Слепое копирование примеров разрушает человеческую индивидуальность, временные успехи только вернее приводят к поражению. И что парадоксально: расчетливый карьеризм в духе Растиньяка в иных исторических условиях оборачивается наивным донкихотством («По вине Бальзака»). В новелле «История одной карьеры» Моруа доказывает, что для существования культуры необходим слой людей, верно ее понимающих и оценивающих, — интеллигентов. Поэтому восхождение Шалона к славе не так уж и бессмысленно: литературный поручик Киже, он действительно нужен своим друзьям как советчик, квалифицированный «потребитель». Но он пытается стать «производителем» — писателем и терпит крах: «смешивать два этих ремесла» удавалось немногим, прежде всего самому Андре Моруа.

Примечателен эпизод, когда Шалон маниакально заносит в записную книжку все, что рассказывает ему Сиврак. Аналогично поступают и герои созданной Моруа тогда же антиутопии «Путешествие в страну эстетов» (1927). Оторванные от жизни творцы вытягивают всю возможную информацию из случайно попавших к ним на остров людей. Тем для новых произведений у эстетов нет: создаются книги о самом процессе творчества, о том, как пишется или — еще того лучше — не пишется. Как ни прекрасно искусство, оно не самоценно и не самодостаточно, доказывает Моруа, нельзя творить, удалившись в «башню из слоновой кости».

В своих произведениях Моруа почти всегда отталкивается от действительных событий: прототипами «эстетов» послужили Андре Жид и Шарль дю Бос, подлинную историю Лекадье («По вине Бальзака») рассказал писателю его учитель философ Ален, в образе Денизы («Семейный круг») соединились истории двух хорошо знакомых автору женщин. Глубоко автобиографичен роман «Превращения любви». Но творчество, как показывает в новеллах Моруа, — отнюдь не копирование действительности, а освобождение от нее: создав произведение, художник преодолевает давящие его комплексы, неудачи, обиды, житейские драмы. При этом писатель, нерешительный в жизни, становится честным и мужественным в своих книгах («Ариадна, сестра…»), творение может оказаться проницательнее и правдивее творца. Эта магия искусства раскрывается в трех однотипных новеллах: «Любовь в изгнании», «Миррина», «Ты великая актриса» (1960), где показан процесс рождения художественного произведения — обретая собственную жизнь, оно трансформирует замыслы автора. Именно так создавались и они сами: первый вариант рассказа «Ты великая актриса» — новелла «Бедная Генриетта» (1934) — был заурядной семейной историей: догадавшись об измене мужа, жена драматурга притворно соглашалась отпустить его в поездку с любовницей, рассчитывая отплатить той же монетой. В окончательном варианте новеллы происшествие, превратившись в пьесу, проходит проверку искусством и не выдерживает ее: театр быстрее любого детектора обнаруживает ложь. Драматург, узнав подлинный характер жены, создает новый вариант пьесы.

Итог жизненной философии писателя подведен в одной из последних его книг — «Открытом письме молодому человеку о науке жить» (1966). Это завещание, обращенное к молодежи. Умудренный жизненным опытом мыслитель ведет диалог с воображаемым оппонентом, человеком другого поколения, рассуждает о политике, о литературе, о моральных принципах, о женщинах, о любви. Цель автора — воспитать людей, способных подхватить начатое им дело, продолжить в них свою жизнь.

Как и пятнадцать лет назад, в книге «Во что я верю», Моруа излагает свое кредо, но уже в иной тональности: он ощущает свою личную ответственность за уходящие в прошлое классические идеалы, остро чувствует, что многие отбрасывают их как ненужную обузу. Он вновь и вновь опровергает идеи абсурдности мира, пессимизма, отчаяния, утверждает, что совместными усилиями можно предотвратить катастрофу, «не дать земному шару погибнуть от рук его обитателей». Он учит: нельзя жить для себя, надо действовать, верить в возможности человека. Писатель отвергает миф об «обществе изобилия», указывая на реальную нужду и голод в капиталистическом мире, говорит о «проклятии денег», губящих душу человека, иссушающих талант.

Рассуждения Моруа логичны и убедительны. Но если заменить воображаемого оппонента «Письма» реальным западным юношей конца шестидесятых годов, то картина резко изменится.

Пытаясь во всем найти «золотую середину», Моруа безнадежно останавливается, застревает на полпути, его советы абстрактны и потому не могут устроить молодых. Идет трагический, безнадежный спор традиционалиста, защищающего рушащиеся идеалы, пытающегося догнать ускользающее время, с не слушающим и не слышащим его поколением. Уступки женской эмансипации (совет выбирать жену с хорошей профессией, а не с большим приданым) кажутся архаичными на фоне прокламированной «сексуальной революции», «свободной любви». Писатель наставляет: лучше хорошо знать нескольких авторов, чем плохо многих; учит, как собрать библиотеку; твердит: читайте Гомера, Монтеня, Шекспира, Бальзака, Толстого, Пруста, Алена, — а западная молодежь, по данным социологических опросов, предпочитая кино и телевизор, редко обращается к книге. Моруа дает советы, как делать карьеру, обходиться с начальством и подчиненными, как лучше распорядиться капиталом, а хиппи вообще отказались от денег, от благ цивилизации, от каких-либо связей с государственной системой. Моруа твердит: надо стать большим в малом, всего можно добиться постепенно, нужны преобразования, духовное совершенствование, а «сердитые молодые люди» шестидесятых хотели «стать всем», призывали сдать на слом старую культуру, буржуазное общество.

Право вести прямой разговор с читателем, учить его, давать ему советы Моруа подтверждал честно прожитой жизнью. И сам же он стал собственным биографом — закончил мемуары за неделю до смерти, в октябре 1967 года. Писатель исполнил свой завет — превратил судьбу в произведение искусства, подлинный шедевр.

Еще в 1930-е годы Илья Эренбург проницательно назвал Моруа «последним византийцем». Свои художественные и жизненные принципы выдающийся французский писатель и публицист черпал из прошлого, но обращал свои сочинения в будущее — к грядущим поколениям, к тем, кому суждено беречь вечные гуманистические ценности.

А. Строев

МОЛЧАЛИВЫЙ ПОЛКОВНИК БРЭМБЛ

Среди человеческих типов, которые могли бы стать примером для каждого из нас, мало найдется лучше типа английского джентльмена с его традиционными вкусами и представлениями о чести и религии, с его симпатиями, взглядами и инстинктами.

МОЕЙ ЖЕНЕ ПОСВЯЩАЮ

I

О милая страна, о милый мой народ,

Душа моя, земля моя, любовь,

О Англия, благословенный край,

божественный предел!

Шотландская бригада провела свой чемпионат по боксу в добротном старом амбаре, поблизости от Поперенга [6] .

Когда все матчи окончились, генерал встал на стул и зычным голосом произнес:

— Джентльмены! Сегодня мы были свидетелями замечательных боев, и думаю, что из этого зрелища можно извлечь кое-какие уроки, полезные для более серьезной борьбы, которую мы вскоре возобновим. Сохраняйте спокойствие, глядите в оба, наносите редкие, но сокрушительные удары и сражайтесь до конца!

6

Поперенг— городок в Бельгии (Западная Фландрия).

Старый амбар содрогнулся от мощного троекратного «ура!»; перед входом уже урчали моторы грузовиков. Полковник Брэмбл, майор Паркер и переводчик Орель пошли пешком через хмельник и свекловичное поле, прямо к своим квартирам.

— Странный мы все-таки народ, — сказал майор Паркер. — Чтобы француз заинтересовался боксом, надо внушить ему, что на карту поставлена его честь. Чтобы англичанин заинтересовался войной, убедите его, что она похожа на матч по боксу. Скажите нам, что гунн — варвар, и мы вежливо согласимся с вами. Но скажите, что он плохой спортсмен, и вся Британская империя ополчится против него.

— По вине гуннов война перестала быть игрой джентльменов, — грустно заметил полковник.

— Мы и думать не думали, — снова заговорил майор, — что на земле могут существовать подобные хамы. Обстреливать из пушек открытые города! Да ведь это почти так же непростительно, как, скажем, ловить форель на червяка или убить лисицу выстрелом из ружья.

— Не стоит преувеличивать, Паркер, — холодно отозвался полковник. — До такого они пока что еще не дошли.

Затем он вежливо осведомился у Ореля, понравились ли ему состязания боксеров.

— Прежде всего, сэр, восхищает спортивная дисциплина ваших людей; во время схваток хайлендеры [7] держатся прямо как в церкви.

— Истинно спортивный дух всегда сродни духу религиозному, — сказал майор. — Когда несколько лет назад в Англию прибыла новозеландская футбольная команда, то в первом же матче она победила английскую сборную. Вся страна была потрясена не меньше, чем если бы мы проиграли эту войну. На улицах, в поездах — везде вы могли увидеть людей с горестными, вытянутыми лицами. Затем новозеландцы одержали верх над Шотландией, затем над Ирландией… Настал конец света… Но еще оставались футболисты Уэльса. В день матча вокруг игровой площадки собралось сто тысяч человек. Вам известно, что валлийцы глубоко религиозны и что их национальный гимн «Страна наших отцов» служит им также и молитвой. Когда обе команды вышли на поле, вся эта толпа, все эти экзальтированные и доверчивые мужчины и женщины перед футбольной баталией вдохновенно спели свой гимн-молитву во славу Господню, и что бы вы подумали?.. Новозеландцы потерпели поражение… О, мы — великий народ…

7

Хайлендеры— здесь: солдаты шотландского полка.