Молитва

«Иными словами, в любовь к Богу должно быть вовлечено все, что вы имеете, и все, чем вы являетесь. Все. Каждое желание, каждое дарование и каждая способность, спортивные таланты и компьютерные навыки, обаяние и красота, все хорошее, к чему прикасалась ваша рука — возьмите все это, говорит Иисус, и посвятите Господу. Возьмите ваши стремления и устремитесь к Господу. Возьмите ваши богатства и одарите Господа. Возьмите ваш художественный вкус и насладитесь Господом. Всем сердцем, всей душой, всем разумом, всеми нуждами и всеми достижениями — полностью обратитесь к Богу».

Возлюбить Бога всей душой — это, может быть, самая трудная часть заповеди. Что такое душа человека? Мы не можем ее увидеть. Не можем измерить, как измеряют интеллект. Не можем при помощи приборов отобразить ее работу на экране, как кардиограмму. Скептики даже сомневаются в ее существовании. Но для христианина, который молится, нет ничего важнее, чем душа. Ведь мы молимся еще и для того, чтобы подготовить ее к будущей жизни, которая наступит, когда прекратится деятельность сердца и мозга.

Возлюбив Бога всей душой, мы будем иначе смотреть на молитву. Мы совсем по-другому станем оценивать беды, которые нам так досаждают. Апостол Павел назвал свои суровые испытания «кратковременными и легкими страданиями», поскольку знал, что они «производят в безмерном преизбытке вечную славу» (2 Кор 4:17). Величайший ум семнадцатого столетия, французский религиозный мыслитель, математик и физик Блез Паскаль колебался, обдумывая, следует ли молиться об исцелении или об облегчении страданий в случае болезни:

«Я не знаю, что для меня лучше: здоровье или болезнь, богатство или бедность, или что иное в этом мире. Понять это не в силах ни люди, ни ангелы, эта одна из тайн Твоего Провидения. Я преклоняюсь перед ней, но не пытаюсь ее разгадать».

Преклоняться, не пытаясь разгадать, — может быть, в этом и есть ключ к тому, чтобы возлюбить Бога всей душой? Как часто, стремясь что-то разгадать, я выстраиваю свои молитвы, подобно аргументам юриста. Почему некоторые люди благословенны, а некоторые — прокляты? Почему Бог допускает так много зла и насилия? Как можно верить тому, чего не видишь, не слышишь и не осязаешь? В чем смысл жизни?

Молитва вводит нас в Божье присутствие. Молитва приоткрывает картину мира, какой она видится с небес. И мы начинаем по-другому воспринимать все происходящее. Вера во время несчастья значит больше, чем избавление от несчастья. Лучше исполнить Божью волю, чем избежать распятия. Смирение важнее, чем избавление от жала в плоти.

На высших ступенях молитвы, там, где любят Бога всей душой, сомнения и борьба не исчезают, но мы относимся к ним иначе. «Если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф 7:11), — сказал Иисус. У многих возникает желание опровергнуть эти слова. Но тем, кто любит всей душой, не покажутся убедительными никакие опровержения. По мере того как я учусь доверять Богу, Который способен обратить во благо все происходящее, — я понимаю, что мои вопросы о молитве не требуют немедленного ответа.

Разговор продолжается

Недавно я читал мемуары священника Тилике, великого немецкого проповедника двадцатого века. Его жизнь можно сравнить с жизнью Иова. Тилике уволили из университета, потому что он выступал против Гитлера. Он прошел через унизительные допросы в СС, ему постоянно угрожали арестом.

К концу войны фронт приблизился к Штутгарту, где жил Тилике. Однажды утром, отправившись в церковь, священник обнаружил, что бомбы союзников разрушили ее до основания. Он вернулся домой и увидел, что дома тоже нет, — и в него попала бомба. Изголодавшиеся дети Тилике лизали еду, нарисованную в детских книжках, и сердце его готово было разорваться от боли и горя. Но каждую неделю он поднимался на кафедру, уцелевшую посреди руин церкви, и пытался вселить надежду в сердца упавших духом прихожан.

«Во всем этом безумном смятении есть лишь одна незыблемая точка опоры — верность и надежность Бога», — говорил Тилике прихожанам. Поразительные слова, если учесть, при каких обстоятельствах они были произнесены. Он уверял людей, что верность Бога не подведет никогда, и что путаница и беспорядок человеческой жизни, лабиринты истории — все пронизано прочными нитями незыблемого и неизменного Божьего замысла.

И может быть, стоя у престола Всевышнего, мы однажды оглянемся на прошедшие дни и скажем с изумлением и восхищением: «Когда я стоял у дорогих могил, чувствуя, что жизнь для меня закончилось, когда видел надвигающийся призрак атомной войны, когда надо мной дамокловым мечом нависла бессмысленная неизбежность пожизненного тюремного заключения или тяжкой болезни, — если бы я только мог тогда вообразить, что через эти скорби Бог исполняет Свой грандиозный замысел! Если бы я хоть краем глаза увидел, как посреди моих забот, бед и отчаяния созревает Его жатва, и все движется к последнему великому дню Его воцарения! Если бы я все это знал, каким невозмутимым иуверенным, каким радостным и спокойным был бы я в любых испытаниях!»

Тилике кротко указывал своей пастве на Христа, Который яснее, чем любой другой человек, видел мученья, несправедливость, зло — весь ужас, царящий на нашей многострадальной планете. Не должно ли было это знание острой болью пронзать Его сердце днем, и лишать Его сна ночью? Не должно ли было оно потрясти Его душу?

Нет, Христос оставил решение глобальных проблем на усмотрение Отца, а Сам проводил время среди людей, которые для мира сего были никем и ничем, — среди сборщиков налогов, рыбаков, вдов, блудниц. Тилике отмечает, что Иисус считал молитву, то есть общение с Отцом, более важным делом, чем общение с людскими толпами. Ради того чтобы провести время с Отцом, Иисус удалялся от людей. «Но именно благодаря этому Он находил время и для людей — ведь все время принадлежит Его Отцу. И благодаря этому от Иисуса исходит мир, а не беспокойство. Ведь верность Бога уже сияет над миром, подобно радуге: Иисусу не надо зажигать ее самому — Ему достаточно ходить под ней».

Те, кто следует за Христом, тоже верят, что Божья верность, подобно радуге, сияет над всей землей, и лучшее тому доказательство — Сам Спаситель, принесший Себя в жертву ради нас. Бывают времена, как у Тилике в Штутгарте (и как у Христа в Гефсимании и на Голгофе), когда эта вера проверяется на прочность. Когда такие периоды бывают у меня, я молюсь со слезами отчаяния, погруженный во тьму, но стараюсь верить, что настанет час, и небесный свет многоцветной радугой озарит для меня картину мира, а моя вера возродится и окрепнет. Когда же дела идут хорошо, мне, как ни странно, приходится прикладывать больше усилий, чтобы поддерживать отношения с Богом и полагаться на Его заботу обо всех мелочах моей жизни.

Я молюсь, веря, что, как это ни поразительно, Бог желает постоянного общения со мной. Я молюсь, веря, что по замыслу Божьему молитва — это способ преодолеть пропасть между мной и бесконечностью. Я молюсь, чтобы войти в поток Божьей благодати, исцеляющей этот мир. Я молюсь, как дышу, — потому что иначе жить невозможно. Молитва едва ли может быть совершенным способом общения — ведь я, несовершенное материальное существо, находящееся в несовершенном материальном мире, пытаюсь вступить в контакт с совершенным духовным Существом. Некоторые молитвы остаются без ответа, ощущение Божьего присутствия то исчезает, то появляется вновь, и я часто ощущаю, что загадок больше, чем ответов на них. Тем не менее, я продолжаю молиться. Вместе с апостолом Павлом я верю, что «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор 13:12).

В Откровении Иоанна Богослова описано время полного примирения с Богом, когда «Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Отк 21:3,4). Откровение говорит, что в горних обителях не понадобятся ни Луна, ни Солнце, потому что свет там будет исходить от Самого Бога. Из всех описаний дивного небесного мира именно ЭТОзаставляет меня застыть в изумлении. Я настолько привык ук рываться от непосредственной близости Бога, настолько привык к притворству и борьбе в молитве, что даже отдаленно не могу представить себе ничем не ограниченное присутствие Бога.