Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности

Продвинутые сохраняли традиции тусовок в их субкультурном смысле, стремились к индивидуализации стиля, а не следованию моде, использовали доступный им опыт и продукты западной культуры для выхода во внешний мир и личностного роста. Их стремление к «центру» было побегом от локальных сообществ и провинциализма, они отвоевывали клубы, кафе и бары, а не улицы, парки и станции метро – места тусовщиков позднесоветского периода.

Нормальная стратегия частично строилась на отвержении тусовочной практики, враждебном отношении к выделению по внешнему виду, к стиранию традиционных гендерных маркеров (например, стилю унисекс). Музыкальные вкусы этой молодежи сводились к русской попсе или «шансону», музыка использовалась не как культурный капитал, а как фон для проведения вечеринок, «зависания» со сверстниками. Чаще всего их объединяли стабильные компании, состоящие из тех, с кем учились, проживали в одном доме или дворе. Наибольшую значимость для них имели групповые нормы, а не на личностный выбор в употреблении наркотиков и алкоголя [Омельченко, 2005]. Нормальная молодежь ориентировалась на локальные территории, которые она контролировала, а не на центр, куда они ходили «гулять».

Рождение молодежного потребителя и образ Запада

Формирование российского молодежного потребителя значимо отличалось в стилевом формате от западного. Если там субкультурные идентичности использовали расширяющуюся индустрию потребления в качестве основного ресурса культурной мобильности, то в постсоветское время (так же как и в СССР) молодежь отвоевывала право потреблять у идеологии «потребительства как бездуховности» и стереотипа «тлетворного влияния Запада», доставшихся от советской эпохи. Исследование показало, что подражание Западу как единственному значимому «другому» уже не было свойственно российской молодежной культурной практике: Запад перестал быть лучшим. Рост прямых контактов с представителями и культурными продуктами Запада, их восприятие в качестве «навязанного», а не «запретного плода» привели к изменению позиций по отношению к этому «другому». Альтернативная молодежь, переопределяя аутентичность российской культурной практики, отделяла себя от нормального молодежного большинства, которое обвиняла в подражании и даже «копировании Запада», все чаще отождествляемого с производством коммерческой, а потому ненастоящей культуры. Продвинутые ориентировались на внешний мир, стремились к новым возможностям. Запад служил источником информации и ориентиром на глобальном горизонте, но именно они оказались наиболее критичны в отношении его.

Горизонты нормальной молодежи замыкались на ее непосредственном окружении, ее культурной стратегией было поддержание локальных связей, но она по-своему включалась и в «глобальное» потребление. Культурные стратегии продвинутой и нормальной молодежи отражали социальную дифференциацию в доступе к «глобальному» и способах участия в нем. Например, почти вся молодежь слушала и российскую, и западную музыку, но западная считалась «музыкой для тела» (сопровождением для танца или фоном для занятия чем-нибудь еще), в то время как российская (рок, авторская песня и даже поп) – «музыкой для души» [Pilkington, Omelchenko et al., 2002].

Проект, посвященный образам Запада, был своего рода ответом на моральную панику по поводу американизации сознания российской молодежи. Среди примет новой молодежной «болезни» назывались: растущее увлечение американскими и европейскими культурными продуктами; расширяющееся пространство субкультурных молодежных сцен, которые виделись кальками западных образцов; потоки образовательной миграции, рост карьерных притязаний. Особую тревогу вызывали расширение зоны молодежной наркотизации и либерализация молодежной (и подростковой) сексуальности, что также связывали с западным влиянием. Панический дискурс поддерживался идеями нравственного разложения и деградации новых поколений; в академических кругах самой популярной темой стал конструкт молодежи как основного фактора риска и даже угрозы национальной безопасности [Чупров, Зубок, Уильямс, 2001].

Реализуя проект, мы стремились понять, какие повседневные практики сопровождают реальную или мифическую вовлеченность молодежи, существует ли «слепое» следование западным образцам и что это за образцы. И главное, как в связи с этим формируется образ России.

Во-первых, Запада как целого в восприятии молодежи не существовало. Основными каналами передачи знания были личное знакомство с другими странами (учеба, туризм, родственные связи, поездки друзей), кино и видео, журналы, телевидение и слухи. Наиболее критичными к Западу (в его разных ликах) были самые вовлеченные, менее критичными, а значит, и более восторженными – те, кто строил образы Запада по фильмам, слухам и красочным поп-героям. Во-вторых, Запад географически мог располагаться как исключительно в Северной Америке или Старой Европе, так и в Японии. Он мог быть «страной» настоящего кино (это США) или настоящей музыки (Великобритания), а мог быть и родиной порнофильмов (Германия). Его адрес и размеры менялись в зависимости от личного опыта общения, уровня образования, доступа к информации. В-третьих, мы обнаружили, что во всех трех городах, где осуществлялся проект, молодежные культурные сцены отличала общая тенденция: важность самоопределения в отношении продвинутых и нормальных и отнесения себя/своей компании к тем или другим.

И наконец, вместо образа привлекательного и манящего Запада мы обнаружили рост стихийного патриотизма, своего рода любви к России или тоски по ней, даже обиды, что молодость проходит в стране, «где все не так». В качестве защитной системы формируется по-своему привлекательный образ России – как зеркальное отражение того, что признавалось негативными чертами Запада: информанты описывали западный образ жизни, образование, культурный уровень, личные коммуникации как лишенные самых важных для российского человека качеств душевности, искренности, теплоты и открытости.

Ключевые перемены культурного молодежного пространства

Вместе с изменениями субкультурных ландшафтов городов меняется и общее культурное состояние молодежного пространства. Остановлюсь кратко на особенностях развития музыкальных сцен в этот период, ставший своего рода колыбелью «русского рока».

Существует достаточно обширный корпус как отечественной, так и зарубежной литературы в академическом и популярном формате, посвященный этому периоду развития российского андеграунда [Волков, Гурьев, 2017].

Отмечу некоторые черты этого уникального феномена [23] . Отечественный рок представлял собой относительно автономное явление: музыкально – как особый звуковой и сценический формат – российские группы не были «роком», что помешало им полностью включиться в глобальное направление. Мелодико-гармонически это было своего рода сочетание бардовской песни, попсы, а также музыкальных интонаций и созвучий, характерных для западного рока, однако тексты песен отличались типичными для рок-андеграунда протестностью и символизмом. Влияние западных образцов рок-музыки и звездных форматов попсы было отчетливо заметно на всех развивающихся музыкальных сценах того периода, с некоторым опозданием и очевидным упрощением их яркие образы воспроизводились в российском контексте [24] . В конце 1990-х – начале 2000-х появляются отечественные рэперы, которые стараются адаптировать проблемы американского «черного рэпа», их аудиториями становятся поколения постсоветских школьников. Формирующееся в этом пространстве противостояние рэперов и металлистов было не столько музыкальным, сколько стилевым. Значение имели одежда, знание истории той или иной группы или направления, внешний вид. В стилевые разборки между рэперами и металлистами постоянно внедрялись панки, выступая на стороне то одной, то другой группы [Gololobov, Pilkihgton, Steinholt, 2014].

23

Период 1980-х годов – время появления и бурного развития не только групп в жанре популярной музыки («Земляне», «НА-НА», «Кар-мен», «Ласковый май»), но и так называемых рок-групп (ДДТ, «Альянс», «Моральный кодекс», «Парк Горького», «Аквариум», «Наутилус-Помпилиус»). Мировой тренд на условный рок существует до середины 1990-х. Важной приметой развития музыкальных сцен того времени становится сильное влияние рок-сцены на популярную музыку (попсу), которая заимствует все свои ключевые «фишки» из рок-культуры 1980-х.

24

Так, например, Мадонна (ранний стиль like a virgin (1984) – кожа, пирсинг, большие кресты, «химия», более поздний frozen (1998) – готика, нуар, вампиризм), с ее заигрыванием с гендером и эпатажными играми с особыми сексуализированными имиджами, нашла своих последователей, пусть и с опозданием, в лице Натальи Ветлицкой («Но только не говори мне», 1994) или, например, Лады Дэнс («Девочка ночь», 1993) и Ирины Салтыковой («Эти глазки…», 1994). Из-за достаточно низкого уровня материально-технической базы (музыкальная техника, видео- и аудиозапись) и исполнительской культуры музыка и тексты в российском варианте выглядят более попсовыми и простыми, что не мешает сверхпопулярности как исполнителей, так и песен в этом стиле.

В эти годы в городских домах культуры (домах творчества, домах пионеров и проч.) начинают работать дискотеки с барами и мини-кафе. Их аудиториями становится обычная, нормальная городская молодежь. Постепенно набирает обороты отечественный шоу-бизнес, пионерами которого являются первые поп-группы «нового» формата («Ласковый май», «Мираж», «НА-НА», «Руки Вверх!» и др. [25] ). Для них был характерен новый чувственный, эпатажный язык и откровенно сексуализированные имиджи. Аудиториями этих поп-групп, как и везде в мире, становятся подростки и школьники. Ширится движение фанатов, масштабы которого уже тогда были сопоставимы с европейскими и американскими аналогами. Отдельная роль в переформатировании молодежного постсоветского пространства принадлежит развивающимся информационным технологиям и, пусть медленной и далеко не повсеместной, компьютеризации: от первых игровых приставок («Денди» со сменными картриджами) и пейджеров к первым сотовым телефонам. Начинают развиваться игровые провиртуальные культуры, открываются первые интернет-кафе. Яркие субкультуры привлекают к себе внимание медиа и культурных антрепренеров, эпатажные имиджи используются в массовой музыкальной молодежной культуре. Вместе с тем в ситуации стремительного роста спальных городских районов вокруг предприятий и заводов, население которых составляют в основном переселенцы из близлежащих сел и деревень, начинают активизироваться молодежные группировки, объединяющие депривированную, часто криминализированную молодежь, ориентированную на агрессивный контроль своих локальных территорий; для этих сообществ была характерна жесткая патриархальная маскулинность и культ физической силы. Участники группировок на достаточно долгое время становятся «санитарами» городов: они устраивают облавы в местах сбора и тусовок неформалов, психологически и физически борются с субкультурщиками, отстаивая свое право на центральные городские пространства. После скандальной публикации в «Огоньке» статьи «Любера» [26] люберами стали называть молодежные группировки. Как правило, они были локализованы в местах комплексного проживания, отдаленных кварталах растущих провинциальных городов, состоящих из сельских переселенцев, или на пригородных территориях российских столиц и мегаполисов. На определенное время группировки становятся ключевыми героями медийных проектов и моральных паник, появляются первые отечественные исследования этого феномена [Салагаев, 1997; Stephenson, 2001; 2015]. Кроме участников группировок (группировщиков), не менее интересными персонами для исследований и СМИ становятся так называемые гопники. Дискуссии вокруг термина (кого и по каким внешним параметрам, практикам или разделяемым смыслам можно/нужно/не нужно относить к вышеназванной категории), а также критика, касающаяся реальности существования самого феномена, не утихают до сих пор. Исследование [Пилкингтон, Омельченко и др., 2004], которое уже цитировалось в этой статье, позволило подробнее рассмотреть особенности групповых идентичностей гопников. Между ними и неформалами разворачивались не только символические, но и реальные битвы за право на город (центральные улицы, дворовые площадки, клубы и дискотеки), а также за разделяемые группами значимые ценности и смыслы идентичностей. Уже тогда ключевыми точками ценностных напряжений и конфликтов были: отношение к Западу (открытость или закрытость), гендерный режим (патриархат или гендерное равенство), культурные и музыкальные предпочтения (рок или попса и шансон). К началу тысячелетия наши исследования зафиксировали своеобразную победу гопников, которые практически вытеснили неформалов с публичных городских пространств [Омельченко, 2006]. Исследования того времени фиксируют сложные процессы переформатирования и переконфигурации, проникновения и взаимовлияния гопнических и неформальных культурных имиджей, стилей и идей. Появляются гопнические субкультуры – например, бонхеды, гламурные панки и готы, субкультурные имитаторы и буферные культуры. Субкультурные сцены фрагментируются, внутренние подгруппы отказываются от навязываемых поп-культурой имен. Начинается поиск особых, аутентичных идентичностей внутри классических субкультурных сцен: готов, скинхедов, панков, тедов.

25

Группа «Ласковый май» была зарегистрирована как вокально-инструментальный ансабль «Ласковый май» в Министерстве культуры СССР в мае 1896 г. (URL:. Группа «Мираж» была основана также в 1986 г. (URL:. Группа «НА-НА» была создана знаменитым продюсером и рок-музыкантом Бари Алибасовым. «“НА-НА”» совершила своеобразную сексуальную революцию в России», – написано на официальной странице группы ВКонтакте (URL:. О группе «Руки Вверх!» впервые услышали в 1995 г. (URL:. Все перечисленные коллективы были популярны в 1990-х и начале нулевых, также продолжают пользоваться популярностью и в настоящее время.

26

Статья про бандитствующие молодежные группировки в подмосковном городе Люберцы была опубликована основателем «Коммерсанта» Владимиром Яковлевым в журнале «Огонек». Речь шла об агрессивной молодежной группе, которая специально приезжала в столицу заниматься «чисткой» города в центре Москвы на Старом Арбате. Они избивали «неформалов» и гомосексуалов, нападали на открывающиеся частные ларьки, издевались над бомжами, мигрантами, «кавказцами», выходцами из Средней Азии. Сами себя они называли «санитарами русской столицы».

Культурный остаток первого периода

Противостояние продвинутых и конвенциональных (мейстримных) молодежных формирований существовало и в советское время, однако именно в этот период оно стало публичным, производя множественные социально-культурные и политические эффекты. Рождение и публичное признание субкультурного субъекта непосредственно повлияло на всю политическую молодежную повестку. Молодежные культурные пространства развиваются в контексте резких изменений всех сторон жизни российского общества.

К концу периода практически сформировались ключевые идеи политической молодежной повестки. Дискурсивные линии «работы с молодежью» стали отчасти воспроизводить позднесоветский конструкт «молодежи как социальной проблемы», в контексте которого субкультурная групповая идентичность в очередной раз начинает рассматриваться как девиантная практика, требующая усиленного контроля и регулирования. Конец столетия был отмечен ростом наркотизации в молодежной среде, когда волна передозировок затронула молодежь во многих городах России. В ряде алармистских реакций расширяющаяся вовлеченность молодежи напрямую связывалась с включенностью в субкультурные активности. Исследования, проведенные в тот период НИЦ «Регион», зафиксировали особые формы «нормализации» наркотических практик, когда использование различных веществ становится частью повседневности большинства молодежных групп и компаний. Анализ рисковых форм молодежного потребления развивался в контексте проверки и адаптации теории «нормализации» наркопрактик, как черты, присущей многим формам досуга молодежи и внутрикомпанейской коммуникации. Важность такого рода исследования определялась через преодоление моральных паник, фактически закрывающих возможность конструктивной профилактической работы [Омельченко, 2000б; 2002].