Молодильные яблоки

– Чтоб мне всю жизнь читать одни газеты! – воскликнул он, произнося самое страшное проклятие книголюбов. – Это всё, или есть и другие порванные книги?

– Пока всё! – ответил Мартин. – Мы проверили кипу: порваны старинные энциклопедии и словари, новые книги в целости и сохранности.

– Кто мог сотворить такое? – бормотал Либрослав, с тоской рассматривая истерзанные книги. – Сколько лет существует библиотека, и до сих пор ни разу ничего подобного не случалось! Даже захватчики не позволяли себе сжигать и портить наши книги, а здесь… Вандалы!

Он опустился на пододвинутый мною стул.

– Вы не помните, кто брал эти книги последним? – спросил я.

– Нет, – горестно вздохнул он. – Так сразу не вспомню – за день приходит не менее ста человек!

– А у вас сохранились старинные рукописи? – спросила Анюта. – Может быть, тогда записи удастся восстановить?

– Ничего не получится! – Либрослав поднял голову. – Старые книги хранятся до тех пор, пока их не перепишут заново. После этого от них избавляются – нам ни к чему хранить старье, которое рассыпается от простого вздоха.

– А не жалко?

– То, что представляет художественную ценность, хранится в неприкосновенности. Но большая часть книг – ничем не выделяющиеся носители информации, с ними мы расстаемся без сожаления.

– Вы хотите сказать, что в данном случае информация утеряна навсегда?! – воскликнул я.

– Да. Этого я и боюсь.

Что за невезение! Столько времени сведения о яблоках лежали в свободном доступе, и вдруг – на тебе: стоило мне заняться их поисками, как тут же нашлись желающие сократить объем человеческих знаний. Непонятно и еще одно: почему агенты, занимавшиеся поисками яблок, не обратили внимания на этот сорт? Посчитали его существование сказочной выдумкой, или…

Или записи были уничтожены еще тогда?!

Нет, это вряд ли – за столько лет тайна о вырванных страницах перестала бы таковой быть. Выходит, что страницы порезали буквально на днях, а занимавшиеся поисками информации агенты в свое время халатно отнеслись к работе.

Но почему я не верю в их халатность?

Неувязочка.

– Между прочим, мы тут кое-что нашли, – напомнила Анюта.

– Ах, да! – спохватился Мартин. – Монеты. В каждой книге с порванными страницами. Смотрите!

Он открыл томик с последней страницы, и мы увидели новенькую монетку. Находившаяся по центру листа, она внезапно соскользнула, упала на пол и укатилась в ночную тьму.

– Кто-то оставил на память, чтобы вернуться? – воскликнула Анюта.

– Вроде не колодец, чтобы монетами разбрасываться. – Мартин положил книгу на стол и присел с подсвечником. Мы дружно присоединились к нему, и поводили над полом свечами с задрожавшими огоньками.

– Не видно, – сказала Анюта.

– Далеко укатилась, – предположил Мартин. – Юлька, фас!

– А в глаз не хочешь, умник? – тотчас отозвалась

– Найдешь монету – сколько угодно!

– Не искушай меня, мальчишка! – Кукла встала и, пока библиотекарь не смотрел в ее сторону, важно прошлась под столами, словно между делом высматривая на темном полу еще более темную монетку.

– Компенсация за вещественный ущерб? – предположил я, вставая.

Анюта передала мне другую монетку и приблизила свечку. На кругляшке из тусклого металла с ровными краями и полосками на ребре – немыслимое дело, до таких ухищрений у нас на монетном дворе еще не додумались – была изображена птица, отдаленно напоминающая буревестника. Я перевернул монету и оторопел: на другой стороне не оказалось числа, обозначавшего денежный номинал монеты. Вместо него – изображение той же птицы. Бракованная или это вовсе не монета?

– Нашел! – воскликнул Мартин.

– Я первая увидела! – возмутилась кукла.

– Увидела ты, а поднял я!

– В глаз дам!

– Ничего не получится: у тебя нет повода!

– Чтобы дать в глаз, повод не нужен! – рявкнула Юлька. – Хватит обычного желания это сделать.

– Надо обратиться к ювелирам. По чеканке узора профессионалы определят, где и когда созданы эти кругляшки, – предложил я. – На монеты они мало похожи и до медалей недотягивают. Что-нибудь для игры: фишки, картинки, имеющие смысл только для игроков.

– Игра явно не для бедных, – заметил Мартин, засовывая находку в карман: в порванных книгах обнаружили несколько штук одинакового «номинала в два буревестника». – Металл необычный, и обработка не из примитивных. Ситуация здорово напоминает проказы молодых оболтусов, наслушавшихся историй о жутких разбойниках, оставляющих на месте преступления черные метки. Видимо, решили заделаться такими же страшными и загадочными. А храбрости или запала хватило лишь на порчу старинных книг.

– В этом есть какая-то извращенная романтика, – кивнул библиотекарь. – Исковеркать копии глубокой старины!

– Тайком от окружающих, – добавил Мартин, – чтобы те уши не оторвали. В общем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало!

– Угу, – зловеще ухмыльнулась кукла. – Найти их и сделать так: чем бы дитя ни плакало, лишь бы не тешилось!

Поговорка подходила как нельзя более кстати: было вдвойне обидно, что хулиганы учинили расправу, и учинили ее до того, как мы прочитали книги.

– Никогда не встречал ничего подобного! – воскликнул Либрослав, рассматривая монеты (фишки, бирюльки) через увеличительное стекло у самой свечи. – Рельефность для наших мест нехарактерная. А полоски на ребре – дело поистине невозможное! Тонкая работа, люди так делать не умеют!

Меня же больше всего поразило то, что рисунки на обеих сторонах были абсолютно одинаковыми, а металл хоть и отливал привычным серебряным блеском, но был несравнимо легче.

– Уже умеют, – возразил я. Если не люди, то кто? Достопамятные зеленые человечки, один из которых мне половину сна под ногами мешался? – Вспомните, тот человек, что брал эти книги, говорил что-нибудь? Он, вообще, разговаривал, или был гением мимики и жеста?

– Разговаривал, – Либрослав перевернул монетку. – Спокойный голос, вполне обычный для наших мест говор, акцента нет. По всем признакам он местный.

– Может, не на того думаем? – предположил Мартин. Заинтригованный, он открывал книги одну за другой и обнаружил еще несколько монеток-фишек.

– Ненавижу таких людей! – в бессильной злобе вымолвил библиотекарь. – Поймаю, прикажу им заново переписать испорченные книги от корки до корки! Они у меня помрут, переписывая тексты каллиграфическим почерком!

– Господи боже! – воскликнул Мартин. – Это слишком жестоко!

Ему вспомнилось собственное обучение чистописанию. Немало сил и стараний он приложил, чтобы ради него предмет назвали коротким словом «писание». Пользоваться гусиным пером он толком не научился. Ошибок в словах не делал, но у его письма имелось фирменное отличие, по которому я с легкостью опознаю записи Мартина от всяких прочих: через две-три строчки стабильно располагались чернильные кляксы. Учитель чистописания со временем привык к ним и даже старался игнорировать, постоянно напоминая себе о сословии Мартина. Мне повезло меньше: как царевич, я был обязан обладать идеальным почерком. Сколько пота с меня сошло при обучении, страшно вспомнить, зато клякс в письмах давно не было.