Молодость века
Шрифт:
«Необходимо немедленно завести переводчиков во всех штабах и военных учреждениях, обязав безусловно всех принимать заявления и бумаги на украинском языке. Это безусловно необходимо — насчет языка все уступки и максимум равноправия…»
Однако возвращаюсь к рассказу о работе Ф. Э. Дзержинского в те дни на Юго-Западном фронте.
Все контрреволюционные элементы на Украине активизировались. В Харькове на стенах домов появились антисоветские надписи. Было арестовано несколько польских агентов-диверсантов. Ввиду этого Полевая Чрезвычайная комиссия иногда проверяла документы
Однажды меня вызвал Дзержинский и приказал ночью объехать все районы города и проверить, кого задерживают, как быстро отпускают тех, кто по действительной надобности должен был выйти ночью, не имея пропуска, и не вызывает ли это мероприятие недовольства населения.
Полякова я застал на Сумской, в отделении милиции. Во дворе здания толпилось много задержанных. Они заполняли также и все помещение. Сам Поляков, давно уже не спавший, с красными глазами и серым от усталости лицом, быстро пропускал задержанных, длинной очередью проходивших мимо стола, у которого он стоял. Поляков каждому задавал два — три вопроса: «Ваши документы? По какой надобности вышли ночью без пропуска?» Взглянув на документы и выслушав ответ, он по большей части отдавал распоряжение сидевшему рядом с ним делопроизводителю: «Выдайте пропуск, освободите!..»
Толпа быстро таяла, все шло нормально. Только каких-то двое мужчин с сомнительными документами были задержаны для выяснения.
Наблюдая за всем этим, я считал, что работа поставлена правильно, за исключением разве того, что нечего было Полякову, и без того перегруженному множеством дел, самому проводить эту проверку. Это было часто встречавшееся тогда у руководителей стремление все делать самим, вместо того чтобы распределить обязанности между подчиненными.
Неожиданно перед Поляковым оказался мужчина лет сорока, в шляпе и демисезонном пальто, в пенсне, с бородкой и усами, словом, типичный интеллигент.
Поляков взглянул на него, подняв опухшие веки:
— Документы! Так… Вы, гражданин, где работаете?
— Я адвокат, занимаюсь частной практикой…
— По какой надобности вышли ночью из дому?
— Ходил в аптеку за лекарством для жены.
— Лекарство при вас?
Адвокат вынул порошки из кармана. Поляков нашел на рецепте отметку о времени выдачи…
— Так… Вы свободны! Выпишите гражданину пропуск. Следующий…
Но адвокат не уходил. Он подошел к Полякову ближе и, глядя на него бешеными от злобы глазами, закричал тонким голосом:
— Я протестую!
Поляков удивился:
— Против чего?
— Против насилия над личностью, против лишения свободы передвижения…
— Так… — Лицо у Полякова начало медленно краснеть. — А вы разве не знаете, что идет война?
— До революции война была побольше нынешней, и ничего подобного не делали…
— Вы интеллигент, а не понимаете таких вещей, что теперь война классовая и враг способен
на любые подлости. Вчера хотели взорвать электростанцию…Человек в шляпе злобно передернулся, поправил пенсне и раздельно сказал:
— Я не желаю, чтобы такие хамы, как вы, распоряжались моей судьбой…
Поляков стал пунцовым, потом схватил господина в шляпе за отвороты пальто, встряхнул несколько раз, повернул спиной и, подтащив к двери, поддал в зад:
— Убирайся к чертовой матери, контра!..
Подойдя ко мне и обтирая лицо платком, он, как бы оправдываясь, сказал:
— Замучили проклятые… Лучше на фронт пойду…
На другой день я доложил Дзержинскому о том, что, объехав ночью районные отделения милиции, не заметил особых происшествий, однако считал бы более целесообразным проверку прохожих ночью проводить патрулями на улицах и только в сомнительных случаях приводить их в отделения милиции. К тому же меру эту, хотя она и необходима, нужно проводить осторожно и тактично, чтобы не раздражать население.
Феликс Эдмундович посмотрел на меня, взял какой-то листок со стола и пробежал его глазами.
— При вас Поляков избил задержанного для проверки адвоката?
— Никакого избиения не было…
— Послушайте! Вы на себе испытали, как обращаются с заключенными в тюрьмах и лагерях капиталистических стран. Можем ли мы допустить нечто подобное у себя? Нет! За рукоприкладство мы будем расстреливать…
— Разрешите доложить, что задержанный позволил себе оскорбить Полякова. Он произнес целую контрреволюционную речь. Поляков уже несколько дней не спал, и нервы у него были напряжены. Сначала он пытался доказать адвокату целесообразность наших действий. А потом не выдержал и вытолкал его из кабинета…
— Поляков обязан был сдержать себя! Я прикажу его арестовать и отдать под суд! Мы должны быть по своей культуре, выдержке, честности, неизмеримо выше своих врагов, иначе мы не победим… Идите!
Вечером, когда я закончил докладывать сводку, Дзержинский, кивнув головой в знак того, что я свободен и могу идти, вдруг сказал:
— Расскажите-ка мне подробно и совершенно точно всю эту историю с Поляковым прошлой ночью…
Я постарался с протокольной точностью воспроизвести вчерашнюю сцену.
Феликс Эдмундович провел рукой по бородке и сказал задумчиво:
— Да, переубедить такого желчного интеллигента, который ничего не видит дальше своего носа, конечно, трудно…
Кончилось тем, что Дзержинский приказал освободить Полякова, но долго с ним не разговаривал и не допускал к себе.
Май 1920 года был очень тяжелым. Поляки заняли Киев и все еще сохраняли свой наступательный порыв. Страна под руководством В. И. Ленина напрягала все силы для того, чтобы нанести им ответный сокрушительный удар.
Стояли прекрасные солнечные дни, какие бывают только на Украине во второй половине мая. Тогда мало занимались украшением городов, но все-таки в скверах и на некоторых площадях пестрели клумбы с цветами.
В одно такое сияющее, полное света утро, направляясь к штабу, мы проходили через сквер. Вдруг Дзержинский остановился:
— Как пахнут цветы! Наверное, сейчас хорошо в лесу, слышатся птичьи голоса, а сквозь деревья видны облака, плывущие по небу… Воздух чист, и легко дышать…