Молодой Сталин

“Я встретил Сталина накануне революции, в полночь, в Смольном”, – вспоминает Сагирашвили. Сталин был в таком состоянии, что “отбросив обычные свои серьезность и скрытность, рассказал, что железо начали ковать”. Той ночью накануне Великого октября Сталин вернулся домой, к Аллилуевым. “Да, все готово! – сообщил он девушкам. – Завтра выступаем. Все части в наших руках. Власть мы возьмем…” ³

Сталин держал Ленина в курсе событий. Старик почти каждый час посылал в ВРК записки, чтобы поддерживать боевой дух товарищей до открытия Съезда. Съезд был назначен на следующий день, но Ленин настаивал, чтобы его открыли раньше. “Чего они боятся? – говорил он. – Спросите, есть ли у них сто верных солдат или сто красногвардейцев с винтовками, мне больше ничего не надо!”

Неудивительно, что Ленин нервничал. Октябрьская революция станет одним из знаковых событий xx века. Ее превратит в миф советская пропаганда, романтизирует Джон Рид в “Десяти днях, которые потрясли мир”, обессмертит Эйзенштейн в киношедевре “Октябрь”, обесславит тщеславными преувеличениями Сталин. Но в действительности в Октябре было больше фарса, чем величия. Трагедия состоит в том, что настоящая революция, беспощадная и кровавая, началась с того момента, когда закончилась комедия.

В квартире у Фофановой Ленин не мог понять причин промедления. “Теперь все висит на волоске, – писал он. – Решить дело непременно сегодня вечером или ночью”. Он нетерпеливо мерил шагами комнату. Фофанова уговаривала его не показываться, не напрашиваться на арест. Наконец в 22:50 Ленин потерял терпение.

Глава 42 Великий Октябрь: неумелое восстание

“Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил”, – написал Ленин Фофановой. “Ильич попросил привести к нему Сталина, – вспоминает телохранитель Ленина – Рахья. Но затем Ленин понял, “что это займет уйму времени”. Он приклеил на лысину кудрявый парик, сверху нацепил рабочую кепку, забинтовал лицо и надел огромные очки. Затем они с Рахьей вышли на вечернюю улицу.

Ленин сел в трамвай. Он пребывал в таком нетерпении, что стал расспрашивать удивленную женщину-кондуктора о ее политических взглядах, а затем рассказал ей о революционной стратегии. Поняла ли она, кто был этот перебинтованный безумец в парике и очках, история умалчивает. Вероятно, в ту ночь по городу ходило много сумасшедших. Около штаба большевиков Ленина остановил конный патруль, но он прикинулся безобидным пьянчугой, и его отпустили. Он был трезв – и далеко не безобиден.

Около полуночи Ленин добрался до “огромного здания Смольного”; как писал Джон Рид, оно “сверкало огнями и жужжало, как улей”. Вокруг костров грели руки красногвардейцы – “сбившаяся группка парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались”. Трещали моторы броневиков, ревели мотоциклы. Ленина никто не узнал. У него не было документов, поэтому красногвардейцы у ворот отказались его пропустить. “Что за чертовщина! – воскликнул Рахья. – Я делегат [Съезда], а меня не пускают!” Толпа поддержала его и втолкнула Ленина и Рахью в ворота. “Наконец Ленин, смеясь, попал внутрь!” Но, когда он снял кепку, за ней отклеился и парик [202] .

202

Ранее Джон Рид наблюдал, как в Смольный не пускали Троцкого:

– Вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий.

– Прохода нет, никаких я фамилий не знаю.

– Да я председатель Петроградского совета.

– Ну, уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка, – отрезал страж. Он позвал столь же озадаченного разводящего.

– Троцкий… Слышал я где-то это имя… Ну ладно, проходите, товарищ.

Смольный превратился в военный лагерь. Совет заседал в роскошном бальном зале, но всюду на полах были разложены газеты, обрывки ткани, простыни. Солдаты храпели в коридорах. Вонь табачного дыма, пота и мочи смешивалась с запахом вареной капусты из столовой. Ленин пробежал по коридорам, придерживая парик – он все еще пытался сохранить инкогнито. Но меньшевик Дан заметил его.

– Узнали, подлецы, – пробормотал Ленин.

Наступила среда, 25 октября. Сталин в кожаной куртке и кепке появился в комнате 36. Здесь был и Ленин. Шло экстренное совещание ЦК. Пригласили даже Зиновьева и Каменева. Ленин настаивал на том, что ход восстания нужно ускорить. Делегаты съезда собирались все в том же здании.

Ленин начал выдвигать положения главных декретов – о земле и о мире. Он так и не снял грим – “вид довольно странный”, замечал Троцкий. Переворот шел своим ходом. Заседание Центрального комитета продолжалось уже два дня без перерыва. “В маленькой комнатушке у плохо освещенного стола на пол сброшены пальто, – вспоминала помощница большевиков Сара Равич. – В комнату все время стучат – сообщают об очередных успехах восстания. Среди присутствующих – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин”. Приходили посланники. В 10-ю комнату, где сидел ВРК, неслись поручения, а оттуда – в 36-ю, к Ленину и ЦК. В этих комнатах “принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облеченных правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны”. Сагирашвили наблюдал за Сталиным: он “носился из одной комнаты в другую. Я никогда не видел его в таком состоянии. Такая спешная, лихорадочная работа – на него это было непохоже”. В городе раздавались залпы, но борьбы не было. Электростанция, почтамт и Николаевский вокзал перешли в руки большевиков, все мосты, кроме Николаевского моста позади Зимнего дворца, тоже. В шесть часов утра был занят Государственный банк, в семь – Центральная телефонная станция, в восемь – Варшавский вокзал [203] . Но балтийские матросы, чья помощь была необходима, задерживались. Весь день правительство продолжало работать – или по меньшей мере существовать. Керенский находился в здании Генерального штаба и получал одну плохую новость за другой. В девять утра он наконец понял, что Петроград могут спасти только войска с фронта и что только он может их призвать. Он не мог найти машину, пока его соратники не реквизировали у американского посольства “рено” и громоздкий прогулочный лимузин “пирс-эрроу”. Керенский покинул экстренное заседание правительства в Зимнем дворце и устремился прочь из города.

203

Молодые лидеры, например Молотов и Дзержинский, отправились на задания: Молотов, в сопровождении отряда красногвардейцев, получил приказ арестовать редакторов эсеровской газеты, а после них – контрреволюционную группу меньшевиков, собравшихся в Священном Синоде.

В Смольном вот-вот должен был начаться Съезд, но Зимний дворец до сих пор не пал, его даже не окружили. Во дворце по-прежнему заседало правительство – под охраной 400 молоденьких кадетов, Женского ударного батальона и нескольких казачьих эскадронов. Один фотограф уговорил женщин сфотографироваться на баррикаде. “Все это было похоже одновременно на оперу и комедию”, – писала американка Луиза Брайант, одна из многих журналистов, работавших на месте событий. Большевики стягивали силы к дворцу на удивление медленно. А во дворце, как вспоминал позднее министр юстиции Малянтович, “в огромной мышеловке бродили… обреченные люди… всеми оставленные”.

После формального заседания члены ЦК – среди них Ленин, Троцкий, Сталин, Енукидзе и молодой Молотов – принялись обсуждать будущее правительство. Сначала они решали, как его назвать. Ленин не хотел использовать капиталистическое слово “министр”: “гнусное, истрепанное название”.

– Можно бы комиссарами, – предложил Троцкий, – но только теперь слишком много комиссаров… Нельзя ли “народные”? Совет народных комиссаров, а вместо премьера – председатель [204] .

204

Советский Союз стал империей абрревиатур: “народные комиссары” превратились в “наркомов”, Совет народных коммисаров – в Совнарком, его председатель (фактически премьер-министр; эту должность занимали Ленин, Рыков, Молотов и Сталин) получит название “предсовнарком”.

– Это превосходно: ужасно пахнет революцией! – загорелся Ленин.

Даже в этот момент большевики играли в показную скромность, поскольку аскетизм был частью их культуры. Ленин предложил Троцкого на роль председателя Совнаркома. Но еврей не мог быть российским премьером. Троцкий отказался: он утверждал, что эта роль – для Ленина. Скорее всего, Ленин предложил Сталину занять пост наркома по делам национальностей. Сталин тоже отнекивался: у него-де нет опыта, он слишком занят в Центральном комитете и счастлив быть простым партийцем (об этом Давиду Сагирашвили позднее рассказывал Енукидзе). И похоже, именно Сталину Ленин со смехом возразил: “Думаете, у нас есть такой опыт”? Ленин настоял на своем – так Сталин получил первую официальную работу с тех пор, как служил метеорологом в Тифлисской обсерватории. Тогда казалось, что все это не всерьез: некоторые члены ЦК считали, что кабинет создается как бы в шутку.

Когда дверь большевистского штаба открылась, “навстречу нам пахнул спертый, прокуренный воздух, – писал Джон Рид, – и мы разглядели взъерошенных людей, склоненных над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром”. Но дворец еще не был взят ¹ .

Ленин рвал и метал. Троцкий и ВРК приказали Петропавловской крепости приготовиться к бомбардировке Зимнего дворца – он находился ровно напротив, через Неву. Но в крепости оказалось только шесть пушек. Пять из них не прочищали много месяцев, исправна была только одна. Офицеры передали большевикам, что пушки испорчены. Комиссары, не понявшие, что пушки нужно всего лишь прочистить, велели матросам передвинуть на нужные позиции небольшие трехдюймовые учебные орудия. Тут выяснилось, что нет нужных снарядов, а у пушек нет прицелов. Только днем стало ясно, что шестидюймовки надо просто прочистить.

В Смольном Ленин, как всегда, был в бешенстве. “Массивный фасад” Смольного “сверкал огнями. <…> Огромный серый броневик, над башенкой которого развевались два красных флага, завывая сиреной, выполз из ворот. <…> Огромные и пустые, плохо освещенные залы гудели от топота тяжелых сапог, криков и говора…” Тут были “солдаты в грубых шинелях грязного цвета”, “рабочие в черных блузах”. Иногда по лестнице пробегал кто-нибудь из вождей, например Каменев.

В Зимнем дворце все еще властвовал кабинет Керенского, но Ленин не мог больше откладывать свое появление на Съезде. В три часа дня его объявил Троцкий. Ленин заявил о взятии власти. Когда он вернулся в комнату 36, дворец еще не пал.