Молоко с кровью

– Татьянка! – подхватил Старостенко. – Хорошая девка! Вот только что нос горбом, так и ты, Степа, не первый парень на селе. Как раз пара. Колхоз тебе свадьбу организует. Хату дадим. – На Лешку глянул. – Дадим?

– Есть еще одна незаселенная, – Лешка отвечает.

– Вот! Слышал? Хату новую дадим. С газом.

– Не нужна она мне, – отчаянно запротестовал немец.

– Кто? Татьянка? Или хата? – выскочил Ласочка.

– Ни девка, ни хата…

Старостенко надоело уговаривать немца, он грохнул кулаком по столу так, что аж графинчик с водой подскочил, сел в свое кресло и постановил:

– Тогда собирайся! Поедешь науку ковырять! Нам в хозяйстве равнодушных элементов и без тебя хватает.

Степка вцепился руками в стул, стиснул зубы и прохрипел – едва слышно:

– Хорошо… Женюсь…

Старостенко усмехнулся, руками развел – вот и славно.

– А на учебу кого писать? – спросил его районный.

Степка с ненавистью на Марусю зыркнул.

– А вон Маруську запишите. – И Старостенко: – Стаж у нее имеется. И жениться ей не нужно. Пусть грызет науки…

Маруся от окна на немца глянула, словно серебром одарила.

– Нет, – говорит. – Я из Ракитного не хочу…

Двести лет назад один человек слепил в степи первую мазанку под ракитой у дороги за десять километров от тогда еще небольшого городка. С того времени Ракитное так и разрасталось вдоль дороги к теперь уже большому городу. Каждая улица начиналась от асфальтовой дороги и, хоть звалась Шевченковской, Красной или Ленина, все равно вела в степь. Старостенко новыми колхозными хатами гордился больше, чем партизанскими подвигами.

– Убивать – горькая наука, – говорил, – а строить – радостная.

И строил. Сначала новыми хатами специалистов в Ракитное заманивал. Станет в степи около только что построенной хаты, руку ко лбу козырьком приложит, в сторону города глянет.

– Когда уже та случка будет… – сам себе про компартийные планы слияния города и села. – Нам рук рабочих не хватает.

Случка все откладывалась, но несмотря ни на что в степи появилась новая улица с десятком крепких кирпичных домов.

Маруся хозяйничала в доме и усмехалась, вспоминая, как растерялся немец, когда узнал, что должен жениться. Стукнула дверь – Лешка на порог. Веселый. Жену на руки подхватил и ну кружить.

– Да что? Что? – удивилась.

На пол поставил, глаза сияют.

– Ну, Маруся, готовься… В новый дом переезжаем.

– Правда? – не поверила.

– Погоди… Погоди, любонька! – обнял, к себе прижал. – Все у нас будет. Все! И в санаторий поедем.

– Так не болею я, – рассмеялась.

– Тогда в парткоме путевку за границу попрошу. В Болгарию. Как член партии.

– А я ж у тебя беспартийная.

– Ты у меня… как солнце. – Улыбку спрятал, брови серьезно насупил. – А что у нас сегодня на обед, жена?

Взглядом обожгла, мол, ох и суровый, поправила красное намысто коралловое на шее и пошла в кухню. Лешка сел к столу и нащупал в кармане холодные камешки. Пусть, пусть… Вот сейчас пообедает и тогда уже вручит Марусе подарок. Она такого, верно, никогда и не видела.

Холодные прозрачные камни в кармане – результат долгих размышлений, и Лешка отчего-то был уверен, что стоит лишь Марусе увидеть изысканные бусы из прозрачного горного хрусталя, как она за тридевять земель закинет те дурацкие кораллы, на которые Лешка натыкается каждый раз, когда хочет поцеловать Марусю. Уже и так пробовал уговорить ее снять их, и сяк, а Маруся уперлась – ни в какую!

Лешка вынул бусы из кармана, положил на стол и прикрыл рушником. Через миг Маруся поставила перед мужем тарелку горячего борща и присела рядом. Лешка за ложку взялся и Марусе:

– Рушник подай…

– Сам возьми, – удивилась, – она ж от того рушника вдвое дальше, чем Лешка.

– Да нет, – упрямится муж, – ты подай.

Маруся нахмурилась сердито, вскочила, рушник со стола – дерг! Бусы прозрачные на пол – шлеп! Лешка раздраженно махнул рукой и наклонился под стол бусы искать.

– Эх, Маруся! Весь сюрприз испортила, – ворчал из-под стола. – Я хотел, чтобы ты рушник подняла и увидела… – Вылез, бусы из горного хрусталя Марусе протянул. – Это тебе, жена.

Маруся бусы в руки взяла, усмехнулась.

– Красивые…

– Надень, – попросил.

Кивнула. К шкафу платяному подошла, перед зеркалом стала, за кораллы было взялась, уже до уха подняла… Замерла. Назад на шею опустила, новые бусы в руках расправила и к груди приложила.

– Ох и красивые… – серьезно так.

– Так надень, – Лешка настаивает.

От шкафа отошла, шкатулку из серванта вынула, открыла, бусы из горного хрусталя осторожно в нее положила…

Закрыла шкатулку, словно крест поставила.

– В праздник надену. Зачем же такую красу каждый день надевать…

Лешка скорее почувствовал, чем понял – не наденет. Никогда не наденет. Вздохнул над борщом, ложку-другую хлебнул и предложил:

– А хату новую посмотреть сходим? Или тоже – в праздник?

– Сходим, отчего ж не сходить.

Новый дом был последней Лешкиной надеждой избавиться от странной Марусиной привязанности к старой, еще бабы Параски, а потом Орысиной хате с вишней во дворе и большим сиреневым кустом у забора. Когда молодые после свадьбы с неделю покувыркались в постели, Лешка предложил молодой жене:

– Идем, Маруся, в мою хату. У меня и места больше, и как раз в центре села. Чего это мы твою маму в маленькую комнатушку загнали, когда у моей матери хата пустая стоит?

Маруся в открытое оконце глянула.

– Подождем немного…

Месяц прошел, полгода, год. Снова лето макушку припекает, а Маруся знай свое – подождем. Лешка даром времени не терял. Как стал при Старостенко заместителем, то все выпытывал, когда ж хозяйство и для него новый дом построит, потому что знал железно: в новый дом из старой материнской хаты Маруся не то что пойдет – будет бежать, аж спотыкаться.

Старостенко Лешку ценил, но учителя с агрономами Ракитному тоже нужны были. Вот и пришлось год ждать, пока на новой улице на околице села появился ряд симпатичных кирпичных домов под шифером и председатель разрешил заместителю пойти к новостройкам первым и раньше остальных выбрать себе любой из домов на улице.