Молоко с кровью
Шрифт:
– Залезай! Уже едем!
– Ты поезжай, а я пешком, – ответила Маруся. – Зачем мне кишки рвать в вашей машине?
– Точно, точно… – согласился Лешка. – Береги себя… Тихонечко иди, а мы пока все разгрузим.
Грузовик отъехал.
Маруся вышла на улицу и стала у забора. И что ж это с ней происходит? Почему не такая, как все? Люди глотку рвали, чтоб новую хату с газом получить, а ей – все равно. Даже лишняя она ей, эта новая хата. Зачем? И муж – картинка. Любит же ее, любит, аж дрожит. Другая бы от радости ноги ему мыла и воду пила. И она думала, что порадуется, но сердце противится, ведет
Вздохнула. Пошла по улице.
Степка как раз возвращался домой за сигаретами, потому что жена так голову задурила, что забыл курево, а на работе без «Пегаса» как без рук.
У лавки и встретились. Немец Марусю издалека заметил, хоть и слепой. Дождался, пока подойдет.
– Здравствуй, Маруся…
– А-а, немец, – усмехнулась. – И как? Хорошую девку я тебе нашла?
Голову опустил.
– Прости, Маруся… Предал я тебя… Так получилось. Прости…
Рассмеялась.
– Ах ты крысеныш, прости Господи! И что это ты мне тут мелешь? «Предал»?! Да кому ты нужен, несчастье?! Чеши к своей горбоносой и чтоб к моему окну на километр не подходил! Понял?
– Понял…
– И чтобы…
– Ну не сердись! Не подойду. Так оно, верно, лучше будет…
– Лучше?! – аж задохнулась. – Вот ты, выходит, как заговорил! А кто это вчера конфету мне на окно бросил?
– Ну прости…
– Не прощу!
– Хочешь, брошу Татьянку?
– Вот как!
– Разве что подождать, пока дитя родится?
– Что?! – у Маруси глаза на лоб. – Так горбоносая уже и тяжела?
– Да говорю же – прости…
Под ноги Барбуляку плюнула и пошла прочь. В шаге от него остановилась.
– Чтобы в новую хату не ехал! Ты мне там под боком совсем не нужен!
– Хорошо…
Еще шаг ступила.
– Прощай, Степа…
– Прощай, Маруся… Живи себе хорошо, а я тебя хоть издалека любить буду.
Усмехнулась, ладонь к груди беспомощно приложила, словно ищет что-то. Но нет намыста, сама от себя спрятала.
– Смотри мне… Чтобы любил! – сказала. И пошла прочь.
В четверг до ночи Лешка с Марусей распаковывали вещи в новом доме и так утомились, что уже не стелили чистое на кровать в спальне. Маруся кинула матрацы на пол в большой гостиной, поверх старую простыню, упала и сказала:
– Все! Больше не могу! Спать буду!
Лешка попытался обнять жену, но она хлестнула его по руке и постановила:
– Как выпьешь, так сразу же и забывай обо мне.
– Так вчера пил… Выветрилось все напрочь…
– Тебе выветрилось, а мне воняет.
– Дай окно открою. – Встать хочет, а она его за руку – хвать.
– Нет!
– Да тут, Маруся, краской пахнет, а не горилкой, – он ей. – Дай открою окно, а то задохнемся.
– Если боишься задохнуться, иди во двор и там себе устраивайся, – отрезала. – Не хочу окна открытого!
– Странные у тебя причуды, ей-богу! То тебе в мороз духота, а то и летом сквозняков боишься.
– Видели очи, что брали, теперь ешьте, хоть повылазьте! – к стене повернулась и затихла.
Лешка покрутился минуту-другую, вышел на голый двор покурить, а как вернулся, видит – стонет Маруся во сне, бросается, ладони к груди прижимает. Пошел к окну тихо, открыл, свежий воздух впустил…
– Ох и
странные у тебя причуды, Маруся, – повторил.Марусе снился сон, словно перед рассветом, когда ночь-старуха цепляется черными руками за деревья и дома, пугает солнце туманом, только бы не умирать, потерялась она в своей комнатке с кожаным диваном да зеркальным платяным шкафом, да так сильно заблудилась, что стала кричать:
– Эй! Кто-нибудь… отзовитесь…
Вдруг из тумана – баба старая. Протянула к Марусе руки с пальцами покрученными – мол, иди сюда, иди, не бойся. И вот вроде бы никогда раньше не видела Маруся ту бабу, а сама жмется к ней, как к родной, и все спрашивает:
– Где ж это я? Как же мне в мою комнатку вернуться?
– То дело непростое, – баба ей. – Должна мамке своей намысто красное коралловое отдать, тогда и вернешься.
– Мамке? Да зачем ей намысто? Стара она намысто на шею вешать.
– Не твое дело рассуждать об этом! – рассердилась баба. – Ишь что выдумала – без очереди счастье себе заполучить.
– Без какой очереди? – растерялась Маруся.
– А зачем ты у моей Орыси намысто отобрала?
– Когда?
– Да как еще маленькой была! Зачем?
– Да разве теперь вспомнишь?
Баба Марусю от себя оттолкнула, в ладоши хлопнула – в тумане шкаф платяной зеркалом сверкнул. Баба на зеркало указала.
– Туда кати!
Маруся оглядывается и видит – прямо на нее красная коралловая бусинка катится. Да все больше становится, больше, а Маруся все меньше, меньше. И уже на маленькую Марусю огромный, как гора, красный каменный шар мчится, еще миг – раздавит.
Маруся закричала, отскочила в сторону. Шар мимо нее прокатился, остановился и снова на Марусю катится, словно кто его гневной рукой направляет.
– Баба! Спасите! – закричала, а баба как расхохочется:
– Кати, девка!
– Боюсь!
– Так найми себе помощника, если такая трусиха!
– Да где ж я его тут найду? Туман вон повсюду лег. Сама себя не вижу.
Тут Орыся от зеркала к бабе идет.
– Ой, бросьте вы эту затею, прошу! – бабу умоляет. – Не отбирала Маруся у меня намысто. Сама отдала…
– Как посмела?! – закричала баба.
– Виновата, нитку разорвала, кораллы растеряла…
– Кораллы растеряла?! – страшно крикнула баба и ударила Орысю по щеке. – Проклята будь! Проклята! Проклята!
Маруся расплакалась, в маму вцепилась и умоляет бабу:
– Не проклинайте мою маму, бабушка! Хоть и растеряла кораллы, так потом все до одного вместе собрала. И нитку покрепче нашла. Вон сколько лет ношу, так ни разу не разорвалась.
Баба глаза прищурила, в Марусины груди пальцем ткнула.
– А где ж оно? Где намысто? Куда дела?
Маруся еще больше испугалась.
– Спрятала…
– С шеи сняла?! – рассвирепела баба.
– Так оно ж мне не крест, чтоб до смерти не снимать…
Баба вдруг покачнулась, слезу дрожащей рукой утерла.
– Так вот отчего я своего милого никак найти не могу… – И вот говорит, и на глазах все моложе становится, моложе. Смотрит Маруся – перед ней молодая девушка стоит: печальная, очи синие плачут, длинные косы расплетены. К маме обернулась, спросить хотела, а мамы нет уже, подевалась куда-то.