Молот Ведьм

— В Хез, — буркнул я.

— Нет, Мордимер! Не в Хез. В Апостольскую Столицу! Мы узнали, что он ждёт приёма у Его Святейшества. А Замке Ангелов. Понимаешь теперь, что никто уже больше не протестует, и все стараются уйти с его пути.

— Понимаю, — сказал я. — И не понимаю.

— Ну как и мы все. — Он пожал плечами и снова подлил. — За что теперь? — Он смотрел на меня, и глаза его блестели.

— За счастливое завершение, — решил я, и мы залпом выпили.

— Уже это вижу, — он брюзгливо подытожил наш тост. — Но пусть будет. Хочешь посмотреть на деяния отца каноника? Поймёшь настоящее значение слов некомпетентность и отсутствие профессионализма.

— Мечтаю об этом, — буркнул я.

— Пошли, пошли. — Он поднялся с места. — Напьёмся потом. Я с сожалением посмотрел на бутылки, которые ещё оставались на столе, но послушно поднялся. Не скрою, меня интересовали деяния каноника, а кроме того, я надеялся найти какой-нибудь способ покинуть прекрасный город Виттинген. И я пообещал себе ближайшее время не жаловаться на ночёвки под открытым небом, на капающий на голову дождь и лишь бы какую еду. Ибо, как видно, бывали вещи и похуже, чем мелкие дорожные неудобства.

***

— Знаешь, что этот кабан придумал? — Кеппель щёлкнул пальцами. — Один из покоев на первом этаже ратуши превратил в допросную комнату. Вверху её, вдоль стены, идёт балкон, так те инквизиторы, кто не на службе, обязаны смотреть и слушать как проходят допросы. Чтобы, по словам Тинторелло, «закалять свою волю и смекалку в огне вопросов, задаваемых еретикам и колунам», — Андреас плюнул. — Пожалуйста, пойдём со мной, Мордимер, и я покажу тебе этот цирк вблизи.

— Хорошо, — ответил я. — Почему нет?

В тюрьме Виттингена мест не хватило, следовательно в камеры переделали просторные подвалы под ратушей. В связи с этим у здания сновало множество людей. Вооружённая гизармами и обитыми железом дубинками городская стража, несколько вооружённых топорами мужчин из цеховой стражи, пара семинаристов, множество слуг и отгоняемые от изгороди семьи арестантов: вопящие, бранящиеся, рыдающие и кричащие. В общем, царил шум, гам и немалый беспорядок. Андреас прорвался через сборище, что получилось у него тем легче, что наконец заметили его служебный наряд. Ну и тотчас к нам подскочил стражник и начал раздавать толпе крепкие удары древком гизармы.

— Прошу, вельможные, прошу. — Он прокладывал нам дорогу, пока мы не оказались за изгородью.

— Что это за люди? — спросил я, видя, что у дверей стоит двое высоких и плечистых мужчин в латах из дублёной кожи. В руках они держали с четыре фута длиной обнажённые мечи.

— Личная охрана уважаемого каноника, — объяснил он с издёвкой в голосе. — Видишь, Мордимер, дубины или топора им мало. Они должны иметь мечи, как благороднорождённые…

Чтобы попасть внутрь, Кеппелю пришлось показать грамоту и объяснить, что я только что прибывший инквизитор, за которого он берёт ответственность. Один из стражников внимательно посмотрел на меня, после чего махнул рукой.

— Внутрь, — рявкнул он.

— Изысканные манеры, — заметил я, когда мы уже оказались в передней ратуши.

— Всё, дабы нас унизить, — сказал Андреас. — Дабы показать нам, что мы зависим от доброй воли и каприза отца каноника.

— Итак принизьтесь под крепкую руку Божию, дабы вознёс вас в свое время. — ответил я словами Писания.

Кеппель улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Как вижу, ты неисправимый оптимист, — заметил он.

— Всего лишь человек глубокой веры, — возразил я, ответив ему улыбкой.

Мы поднялись по лестнице, и Андреасу пришлось снова показать грамоту дежурящим при входе на галерею стражникам.

— Легче попасть к нашему епископу, — сказал я.

— Болезнь скоробогатых конюхов, — буркнул Кепель. — Чем больше ты никто, тем больше жаждешь, чтобы весь мир крутился вокруг тебя.

Мы закрыли дверь и подошли к балюстраде. На галерее, кроме нас, никого не было, как видно, инквизиторам были вменены иные обязанности, или они просто решились не выполнять указаний каноника. Зато нижние покои были действительно переоборудованы так, что они могли служить за допросную комнату. Под северной стеной на каменной жаровне тлели угли, в самом центре стояло деревянное ложе с блестящими в огне свечей железными креплениями, а в потолок был вбит толстый крюк, с которого свисал конопляный канат. У западной стены на козлах установили прямоугольный стол и при нём четыре стула. На поверхности стола стояло несколько бутылок, кубков и бокалов, а также были раскиданы бумаги, два пера и пузатая бутылка с тушью.

— Приём тут устроили, — буркнул я.

— Всегда так…

Допрашивающих пока не было, видимо был устроен перерыв. Зато мы могли прекрасно рассмотреть палача, который перебирал разложенные у жаровни инструменты. Он был одет в кожаный фартук, отмеченный рыжими потёками. Мы также отлично видели обвиняемую, которую нагой привязали к столу. У неё было полностью обритое тело, дабы дьявол не мог спрятаться в волосяном покрове (жалкий предрассудок, любезные мои, но чего ещё можно ждать от каноника?), а также многочисленные кровоточивые точки на коже. Я догадался, что ей втыкали серебряную иглу во всякого рода родинки и пятна, дабы вспугнуть Лукавого, который мог в них прятаться. Очередная глупость, если бы кто-то меня спросил, хотя иногда её на самом деле с успехом использовали, дабы дополнительно напугать допрашиваемого. Кроме того, втыкание иглы не считалось пыткой, но боль причиняло ужасную, особенно когда у кого-то родинки были на самых чувствительных частях тела.

Допрашиваемая женщина была молодой, худенькой, с маленькими стопами, кистями и грудью. Я видел, как она расширенными глазами наблюдает за палачом, перебирающим инструменты в жаровне, и пытается приподнять голову, чтобы видеть лучше. Тяжело дышала, а её выдох ежеминутно превращался в полный отчаяния всхлип.

— Знаешь, кто это? — спросил я.

— Какая-то мещанка. — Он пожал плечами. — А может монашка. — Он почесал в голове. — Сейчас узнаем.

Дверь внизу скрипнула, и внутрь быстрым шагом вошёл каноник Тинтарелло, а за ним двое одетых в чёрное семинаристов и писарь, которому — как я заметил — было трудно сохранять равновесие.

— Даже нет инквизитора, — заметил я.

— Нас не приглашают на допросы.

Палач вскочил от жаровни и склонился перед каноником. Тот махнул ему рукой, после чего с шумом подвинул себе стул. Сел с громким оханьем, и лишь после него сели остальные допрашивающие. В жёлтом блеске свечей я прекрасно видел пергаментное, высохшее лицо каноника. Его узкий, сжатый рот напоминал скорее шрам от раны, чем человеческие губы, а острый подбородок и нос в форме воронова клюва придавали лицу демонический вид. Тинторелло выбривал себе череп наголо и только на макушке отставил что-то вроде тёмного пучка волос. Выглядело это чересчур своеобразно, тем более, что щёки и лоб у него были отмечены рытвинами от перенесённой оспы.

— Его только в цирке показывать, — прошептал я, а Андреас беззвучно рассмеялся.

— Так что начинаем, — объявил звучным голосом каноник. — Именем Бога и во славу Ангелов. Вознесём молитву, братья.

Все снова встали (писарь при этом пошатнулся, и ему пришлось опереться о поверхность стола), и Тинталлеро начал долгую молитву. Надо признать, он обладал актёрскими способностями. Его голос то громыхал под самым сводом, то становился приглушённым, прямо-таки до страстного шёпота. Потом каноник громко сказал «Аминь» и размашисто перекрестился.