Монах и кошка

Остронос так стремительно приземлился, что даже присел на корточки. Взмахом крыльев он снова поднял себя в воздух и наконец встал перед Бэнкеем как полагается - лицом к лицу.

Были они примерно одного роста, тэнгу и монах, оба крепкие, плечистые, да и взгляд у них был похожий - полный живейшего интереса ко всему, что творилось кругом. Только над черными глазами Бэнкея росли мохнатые сходящиеся брови, а у тэнгу прямо со лба и со щек начинались плотные перья, шапочкой облегавшие голову. Лицо лесного жителя было красным, как из кипятка, и красным же был длинный острый нос, за что тэнгу, очевидно, и получил прозвище. Если бы не золотистые ободки круглых глаз - совсем бы он походил на человека в черном небогатом одеянии, с веерами из серых перьев в опущенных руках.

– Соленые овощи я люблю, - сказал Остронос.
– Самому удивительно, до чего же я неравнодушен к вашей человеческой пище. Ну, здравствуй, старый разбойник!

Монах нахмурился и строго посмотрел на тэнгу.

– Ах да, простите, я и забыл, что мы теперь исполнены подлинного благочестия!
– воскликнул лукавый тэнгу.
– Мы раскаялись в былых грехах и принесли обеты. Очевидно, как раз обет послушания и гонит нас сегодня босиком через сугробы.

– Во-первых, я обул варадзи, - Бэнкей показал на свои плетеные сандалии.
– А во-вторых, ты знаешь, что холода я не боюсь.

Его руки, как и в монастырских покоях, были обнажены по плечи.

– В-третьих, это не совсем обет послушания...
– Бэнкей задумался.
– Это не послушание как таковое, Остронос. Просто отец-настоятель обещал найти для меня Путь. Если он куда-то посылает меня - значит, это в первую очередь нужно мне самому. Как по-твоему, успеем мы перекусить, пока молодые господа со своей свитой не скроются из виду?

– Ты имеешь в виду ту компанию, что ночевала в монастыре?
– спросил Остронос.
– А даже если они и скроются из виду, тебе-то что? Я подниму тебя на сосну, и ты вволю ими налюбуешься. Или тебя послали за ними вдогонку?

– Меня послали их охранять.

– И от кого же? Не от нас ли, вольных тэнгу? Или от горной ведьмы? Такие приятные и утонченные молодые господа - прямо лакомство для нашей старушки!
– развеселился тэнгу и даже рассмеялся, сверкая мелкими острыми зубами.

– Сам бы я хотел знать, - сказал Бэнкей.
– Отец-настоятель за версту чует нечисть. Что-то такое к ним привязалось, а он учуял. А что бы это могло быть - не сказал.

– Господа совсем еще молоденькие. Наверно, понравились здешним лисам, тэнгу покачал головой.
– Знал бы ты, Бэнкей, какими красавицами перекидываются наши лисы! Но особой опасности тут нет. Лиса сперва поживет с молодым господином в девичьем облике, а потом вспомнит про свои лисьи дела - и хвост трубой. Чтобы до смерти залюбить - такого наши лисички не вытворяют.

– Недавно померла старшая дочка здешнего наместника, - хмуро напомнил Бэнкей.
– Уж не ее ли это штучки?

– Призрак для молодого человека, конечно, куда опаснее лисицы, согласился Остронос.
– Всю жизнь высосет и выпьет. Ну, что, поднять тебя на сосну? Убедись, что там у них все в порядке, и сядем перекусим. Я тоже не с пустыми руками. Еще с осени мы запасли сушеную хурму.

Тэнгу ударил крыльями по воздуху и вспорхнул на ветку.

– Ого!
– вдруг сказал он.
– Бэнкей, никакой закуски не получится! Там у них страшная суматоха!

– Ну-ка, помоги, - спокойно попросил Бэнкей, протянув вверх мускулистую руку. С ветки свесилась покрытая серой чешуей нога - почти человечья, но с длинными когтистыми пальцами. Бэнкей поудобнее захватил эту ногу, чтобы когти сомкнулись на его запястье, и это встречнее движение было для обоих, монаха и тэнгу, привычным.

Несколько раз хлопнув крыльями, тэнгу снялся с нижней ветки и перебрался повыше. Бенкея он усадил в развилку, не размыкая когтей, пока тот не устроился вполне безопасно.

– Однако и растолстел же ты, благочестивый наставник!

– ехидно заметил Остронос.
– А я-то думаю, с чего монахов в народе зовут жирными бездельниками... Ну, любуйся!

С высокой сосны действительно была видна странная суета вокруг повозки и носилок.

Кэраи спешились и окружили брошенные в снегу носилки, выставив перед собой обнаженные мечи и прицеливаясь в носилки из луков. Судя по движениям, они ударяли о мечи лезвиями своих ножей, хотя звон до сосны, понятное дело, не долетал. Кое-кто просто дергал тетиву, что обычно помогает против нечисти. Нарядная свита Фудзивара Нарихира улепетывала в одну сторону, носильщики Норико - в другую. Юкинари не мог сладить с перепуганным конем. А из покинутой всеми повозки выглядывал Нарихира и что-то кричал, только ветер не доносил его криков до ушей монаха и тэнгу.

– Что бы это значило?
– спросил Бэнкей.
– Они так перепугались, будто там, в носилках, по меньшей мере стая тэнгу!

– Стая не поместится, - возразил Остронос, - да и никто из наших в носилки не полезет. Потому что незачем. Гляди, гляди, отступают!

Очевидно, Нарихира взял власть в свои руки. Кэраи, пятясь, отходили к его повозке. Туда же подъехал Юкинари и прямо с седла соскочил в повозку. Не пряча меча в ножны, подошел Кэнске и, повинуясь жесту хозяина, присел на самый край, туда, где свешивалась нарядная циновка. Молодые господа и старый слуга, почти сталкиваясь лбами, что-то взволнованно обсуждали.

– А дело-то серьезное, - заметил Остронос.
– Смотри, и старшего кэрая усадили! Я его знаю, он вояка опытный, не беспокойся - во всем разберется!

Но опытный вояка только тряс головой.

Нарихира кликнул одного из кэраев и послал его вдогонку за своей перепуганной свитой.

– Уж не залез ли туда ноппэрапон?
– вдруг сообразил монах.
– С этой нечистью я знаком! И управлюсь запросто! Они, чудаки, надеются его звоном мечей отогнать! Спусти-ка меня поскорее вниз!

– Ноппэрапон безобразничает по ночам, - напомнил тэнгу.
– Днем его от человека не отличить. Лиловый гладкий шар вместо рожи и сотня глаз на икрах у него только в темноте появляются. Его действительно звоном мечей и тетивы от лука не проймешь. И каппе в носилках делать тоже нечего. Во-первых, все ручьи льдом затянуты, ему из воды попросту не выбраться. Во-вторых, каппа далеко от берега ни за что не отойдет. Да что же там, в носилках, за нечисть такая?!.

Другого кэрая Нарихира послал за носильщиками. Кэнске самолично, поскольку погонщик быка сбежал вместе с прочими, хлестнул красавца-быка и направил его прочь от носилок.

Бэнкей и тэнгу следили с сосны, как перепуганные люди собираются вокруг нарядной повозки, остановившейся по меньшей мере в пяти сотнях шагов от брошенных носилок, в которых угнездилась загадочная нечисть.

– Постой!
– вдруг воскликнул Остронос.
– Ведь с ними была девушка! Ее-то и везли в носилках! А в толпе я ее не вижу!

– Я тоже не вижу никакой девушки, - сказал Бэнкей.
– Похоже, с ней-то и стряслась беда. А вовсе не с молодыми господами. Не думал я, что отец-настоятель так жестоко ошибется. Стареет, видно.

– С девушкой ничего не случилось, - вдруг заявил тэнгу.
– Девушка жива и невредима.

– Откуда ты знаешь?

– Посмотри на носилки - и ты узнаешь то же самое!

Бэнкей отвел взгляд от перепуганной толпы, перед которой Нарихира держал беззвучную речь, и увидел Норико.

Она с трудом выбралась из носилок и, увязая в снегу, путаясь в тяжелых многослойных одеяниях, брела прочь - к лесу. Споткнувшись, она опустилась на колено и поднялась с большим трудом, но без помощи рук.