Монахи-волшебники

Еще не успела публика справиться с антитезой, как Лу-юнь, в тон отцу, уже говорила:

– У досточтимого Миня на голове, – еще проведи он полвечера, – сейчас же образуется черепаха⁵¹.

Фан-юнь⁵² усмехнулась, но сердито прикрикнула и ущипнула девочку за бока.

Лу-юнь выскользнула и убежала.

– Разве я вмешиваюсь в твои дела? – сказала она. – Ты же ругаешь его все время и не считаешь это проступком… А если фраза от кого другого, так уж и не позволяется?

Хуань крикнул ей, чтоб убралась, и она наконец со смехом ушла.

Соседи-старцы стали прощаться. Служанки проводили мужа и жену во внутренние покои, где их окружали лампы, свечи, ширмы, постели и всякая другая изысканная и отборная мебель. Ван поглядел еще и увидел в самой спальне, в альковах, целые этажерки костяных застежек⁵³: нет такой книги, которой бы здесь не было. Стоило осведомиться о чем-либо трудном, как бы незначительно то ни было, книги, как эхо, отвечали бесконечностью⁵⁴. Вот тут только Ван уразумел, наконец, безмерную безбрежность⁵⁵ и познал стыд.

Дева позвала Мин Дан, и сейчас же в ответ на зов прибежала та, которая рвала лотосы, после чего Ван только и узнал ее имя.

Вану неоднократно приходилось сносить от жены насмешки и оскорбления, и он уже стал бояться, что на женской половине он лишается уважения. К счастью, хотя Фан-юнь на словах была резка, но в самой спальне, за занавесями, все-таки любилась и миловалась.

Вану жилось покойно. Делать было нечего – и он декламировал и напевал стихи. Жена сказала ему раз:

– У меня, дорогой муж, есть для вас хороший совет. Не знаю, согласитесь ли вы только его достойно принять?

– Что же это за совет? – спросил Ван.

– Начиная с сегодняшнего дня не писать стихов, это один из путей, ведущих к прикрытию своей грубости.

Ван был сильно посрамлен и с этих пор, как говорится, «оторвал кисть»⁵⁶.

С течением времени Ван стал все чаще заигрывать с Мин Дан и как-то раз заявил жене:

– Мин Дан – моя благодетельница: она спасла мне жизнь. Я бы хотел, чтобы мы обратили на нее внимание и словом, и делом.

Фан-юнь была согласна; и теперь всякий раз, как в комнатах чем-нибудь развлекались, звали Мин Дан принять участие. У нее и у Вана чувства разгорелись еще сильнее. Иногда он давал ей понять это не только взглядом и выражением лица, но и жестом руки. Фан-юнь стала понемногу замечать это и осыпала мужа упреками и бранью. Ван только отмахивался, употребляя все усилия, чтобы как-нибудь от нее отвязаться.

Однажды вечером он сидел с женой и пил вино. Ему показалось скучно, и он стал уговаривать жену позвать Мин Дан, но та не согласилась.

– Милая, – сказал тут Ван, – нет ведь такой книги, которой бы ты не читала. Что же ты не помнишь эти слова: «Одному наслаждаться музыкой…»⁵⁷ и так далее?

– Я уже говорила вам, – отвечала Фан-юнь, – что вы бестолковы! Сейчас это вы доказали с еще большей очевидностью: вы не знаете, кажется, где в этой фразе полуостановка и остановка. Надо прочесть так: «Один хочешь, – да, это веселее, чем если другие хотят. Спроси об удовольствии: кто его хочет? – Отвечу: не я!»⁵⁸

Засмеялась и прекратила разговор.

Как-то раз случилось, что Фан-юнь с сестрой отправились в гости к соседней девушке. Ван воспользовался их отсутствием, сейчас же вызвал Мин Дан, и они предались наслаждению. К вечеру Ван почувствовал в низу живота небольшую боль. Боль прошла, но передняя тайная вещь целиком вобралась внутрь. Страшно напуганный, Ван сообщил об этом Фан-юнь.

– Это уж, конечно, милая благодарность Мин Дан, – сказала она ему.

Ван не смел скрыть и изложил все начистоту.

– Скажу тебе по правде, – отвечала она, – эту беду, которую ты сам же наделал, нет возможности поправить никакими мерами. Раз не болит, терпи.

Прошло несколько дней, улучшения не было. Ван пребывал в тоске и унынии, радостей стало маловато. Фан-юнь понимала его настроение, но не интересовалась и не расспрашивала. Она только глядела на него в упор, и осенние воды ее глаз так и струились, светлые, чистые, словно утренние звезды.

– Про тебя, милая, – говорил ей Ван, – можно сказать словами: «Если на душе чисто, то зрачки прозрачны».

– Про тебя, милый, – отвечала смеясь Фанюнь, – можно сказать словами: «Если на душе нечисто, то прозрачность исчезла».

Надо заметить, что слово «му»⁵⁹ – «нет», как, например, в выражении «му-ю» – «не имеется», небрежно читают вроде «моу» – «зрачок»⁶⁰. Этим она и воспользовалась для шутки.

Ван проронил улыбку и стал жалобно умолять дать ему какого-нибудь снадобья.

– Вы, сударь, – отвечала она, – не изволили слушать хорошие слова. Неправда ли, раньше, до этого, вы думали, что я ревную, не ведая того, что эту прислугу никогда нельзя было к себе допускать. До этого я вас действительно любила, а вы вели себя словно «весенний ветерок, подувший коню в уши»⁶¹. Вот поэтому-то я и плюнула на вас, бросила и нисколько не жалела… Однако делать нечего: полечу вас, так и быть. Впрочем, врачу полагается непременно осмотреть поврежденное место!

И вот она полезла в одежду и стала приговаривать:

– Желтая птичка, желтая птичка! Не сиди в шиповнике!⁶²

Ван не заметил, как расхохотался вовсю. Похохотал и… выздоровел.

Через несколько месяцев Ван стал думать, что отец у него стар, а сын мал, эти мысли не давали ему покоя. Наконец, сказал об этом жене.

– Что ж, – промолвила она, – вернуться тебе домой нетрудно. Только уж соединиться нам снова не придется.

Ван заплакал, и слезы покатились по обеим щекам. Он стал упрашивать ее идти домой вместе с ним. Тогда она стала раздумывать так и этак; наконец согласилась.

Старый Хуань перед их отъездом дал прощальный обед. На обед пришла Лу-юнь с корзиночкой.

– Нам с тобой, сестра, приходится проститься перед дальним путем. Мне нечего подарить тебе. Однако я все боялась, как бы вы, добравшись до южного берега моря, не остались без дома, и вот дни и ночи я сидела над изготовлением для вас помещений… Не осуди ж меня за неуклюжую работу!

Фан-юнь приняла подарок с поклоном и стала внимательно его рассматривать. Оказалось, что сестра из тонких трав сделала дома и терема. Те, что побольше, были величиной с душистый лимон, а те, что поменьше, – с мандарин. В общем, таких домиков она сделала больше двадцати штук, причем в каждом из них все части: балки, стропила, столбы, скрепы, – хоть считай: так искусно и четко сработано. Мебель в комнатах – вроде пологов, кроватей, диванов и тому подобного, – была величиной с зерно конопли.

Ван отнесся к этому, как к детской забаве, но в душе изумился такому мастерству.

– Я должна вам, сударь, теперь признаться. Мы все здесь являемся земными блаженными⁶³. Так как у нас с вами была заранее предопределенная судьба, мне пришлось с вами соединиться. Правда, мне не хотелось бы пойти по «красному праху»⁶⁴, и, только приняв во внимание, что у вас есть старик отец⁶⁵, я не позволила себе воспротивиться. Подождем, пока небо не решит его годы, и обязательно вернемся сюда.