Монарх от Бога

–  Пусть все задиры - короли, цари - знают, на кого пойдут войной.
– При этом Багрянородный весело улыбнулся.

Но, похоже, у соседних государей отпала всякая охота затевать военные ссоры с великой державой. В самой империи в минувшие полтора года не замечалось никаких внутренних потрясений - ни восстаний, ни заговоров. Войско служило исправно. Больше ста тысяч воинов держала в строю Византия в эту пору, и это войско возглавляли одарённые полководцы Иоанн Куркуй и Варда Фока, которых боялись даже отважные арабские корсары.

Византия богатела, торгуя со всеми странами Европы и Средиземноморья. Государственная казна и её главный казначей Василид не успевали подсчитывать накопления золотых и серебряных кентинариев - самой весомой денежной единицы Византии. Империя считалась самой богатой державой мира.

У самого Константина Багрянородного прошедшие полтора года тоже не прошли праздно. Он жил напряжённо, ему не хватало времени. Дни и вечера казались короткими. За этот период он сумел закончить высшую Магнаврскую школу. В каждый мало-мальски свободный день во дворце Магнавр можно было увидеть кого-то из хронистов, сочинителей, поэтов. Все они объединились вокруг Симеона Метафраста, и он управлял поисками всего того, что касалось жизни Василия В Македонянина. Минувшей благодатной осенью Константин Багрянородный, а с ним Метафраст, Акрит, Камениат и Геометр побывали в Адрианополе, смотрели осенние конные скачки, встречались на гипподроме с Афиногеном и Дорофеем, которые познакомили гостей с закулисной жизнью наездников.

Сам Константин Багрянородный провёл на гипподроме несколько дней. Вместе с Еленой он любовался скачками и так же, как его спутники, приобщался к жизни гипподрома. А когда в скачках случился перерыв, епарх Адрианополя Иринарх предложил Багрянородному съездить в селение Дорищи, где родился и вырос его дед. Это было степное селение в восьмидесяти стадиях от Адрианополя. Крестьяне выращивали здесь степных скакунов македонской породы. Старожилы сказали, что македонская порода коней пришла к ним с времён Александра Македонского. Так это было или нет, но Константин принял легенду как должное и, купив у крестьян несколько молодых кобылиц и жеребцов, отправил их в Константинополь.

Было грустно Багрянородному оттого, что в Дорищах не осталось никого из близких или дальних родственников. Всех их Василий приютил в Константинополе. Не оставалось в живых и тех стариков, которые помнили бы своего земляка-императора. О своём посещении Дорищ Константин и Елена оставили память. Они заложили на сельской площади камень будущего храма, и Багрянородный поручил Иринарху в этом же году начать его возведение. Деньги же велел отчислить из доходов провинции в императорскую казну.

Одну из ночей Константин и Елена провели в становище на отгонном пастбище конского табуна. Всю ночь горел костёр, потому как с гор дул холодный ветер. Пастухи рассказывали были и небылицы, которые якобы случались на пастбищах. Константин слушал побывальщину с интересом. Она помогла ему понять многое в характере деда. Он пришёл к выводу, что здесь, на степном, предгорном просторе, под ясным звёздным небом и мог сложиться сильный и волевой характер юного Василия. Степь воспитала в нём упорство и волю к победе.

Всё-таки оказалось, что табунщики знали очень много о жизни императора Василия. Знали, что он был похищен, но как, точно никто этого за давностью времени не помнил. Сложилось предание о героическом облике их земляка, и оно передавалось от поколения к поколению, становясь всё красочнее и дороже, как бы их достоянием. Константин Багрянородный очень внимательно выслушал то, о чём поведал ему старший табунщик Фобвин. Что это было, правда или вымысел, никто не мог сказать. Но случай касался смерти императора Михаила Третьего, к которой якобы оказался причастен Василий, будучи уже большим сановником во дворце Магнавр. В минувшую короткую ночь на пастбище Константину не удалось разобраться в перипетиях смерти императора Михаила, и он решил сделать это позже, дополнив одну легенду другими.

Вернувшись из Адрианополя в столицу и встретившись по государственным делам с императором Лакапином, подписав вместе с ним эдикты и посольские грамоты и завершив разговор о событиях в державе, Константин сказал Лакапину:

–  Ты, басилевс, управляйся тут с делами, а мы с Еленой и моими спутниками по Адрианополю поплывём в Фессалонику.

–  Знаю твой интерес к Фессалонике, Божественный, - ответил Лакапин, - пожелаю вам благополучного плавания. Но прежде, чем ты уедешь, Божественный, хочу с тобой посоветоваться по важному государственному делу.

–  Нам ничто не мешает сейчас же разобраться в том. Говори, басилевс, я слушаю.

–  Спасибо, что не откладываешь на завтра.
– Лакапин помолчал, прошёлся по Юстиниановой храмине, где чаще всего встречались два императора, и начал, казалось бы, издалека: - Пребывая турмархом, а позже доместиком, я много ездил по империи и, может быть, лучше других знаю, как живут крестьяне-бедняки, оставшиеся без земли. И я пришёл к мысли о том, что нам с тобой пора защитить крестьян и бедняков от произвола. Надо начать борьбу против земельно-чиновничьей аристократии всех рангов. Я наметил три важные меры в защиту крестьян и стратиотов [27] , в защиту крестьянского землевладения, поглощаемого помещиками. Первое, что необходимо сделать, - это дать право родственникам покупать у разорившихся земли, имения. Нужно запретить помещикам приобретать что-либо от убогих каким бы то ни было способом. И наконец, установить принудительное обратное отчуждение земель, незаконно захваченных помещиками.

[27] Стратиот - разорённый крестьянин.

–  Удастся ли всё это провести в жизнь?
– спросил Багрянородный.

–  Я уверен, что мы справимся. И крестьяне нам будут благодарны. Нам следует помнить, что наша армия состоит из крестьян.

–  Это верно, - согласился Багрянородный.

–  Но это не все, Божественный. Нам надо издать законы о монастырях. Ты видел сам, какой убогий образ жизни они ведут. Их давят десятки тягот от податных изъятий.

–  Ты прав, басилевс.

–  Пришло время освободить монастыри от постоя чиновников, служащих в войске и в провинциях, избавить от денежных поборов, от прокорма судей, стратигов, сборщиков налогов, от поставки продовольствия в крепости, от принудительной продажи мулов, ослов, лошадей, волов, от насильственной продажи хлеба по пониженной цене.

–  Господи, какая гора несправедливостей лежит на плечах бедных монастырей! Ты прав, необходимо восстанавливать справедливость.

–  И это ещё не все, Божественный. Вот пергамент, и на нём записан ещё с десяток незаслуженных тягот в отношении монастырей.

–  С чего ты думаешь начать благоустраивать жизнь неимущих?

–  С твоего согласия, Божественный, мы издадим новеллы законов, в которых черным по белому будет записано все, что не должны делать имеющие власть.

И в новеллах будет определена мера наказания за нарушение императорских законов.

«Внутренняя деятельность Романа Старшего была чрезвычайно важна и плодотворна, - отмечали хронисты того времени.
– Умный Константин Багрянородный всячески поощрял каждое благое начинание Лакапина. В 922 году новеллы с законами в защиту крестьян и монастырей были изданы и приобрели силу».

А Константин Багрянородный с императрицей Еленой плыли той порой в Фессалонику. Их сопровождали опять-таки богослов Метафраст, хронисты Акрит и Камениат, поэт Геометр. С ними были два скорописца. Императорский дромон «Никея» сопровождали три памфилы с воинами. Личная сотня гвардейцев во главе с Никанором плыла на дромоне. В море стоял полный штиль, и суда двигались только на вёслах. Но Багрянородный и его спутники не замечали медленного движения судов. У них просто не было на это времени. Пользуясь тем, что в пути их ничто не отвлекало, Багрянородный вёл монолог, а скорописцы записывали всё сказанное на пергамент. К этому моменту, как счёл Багрянородный, он знал о жизни Василия Македонянина если не все, то очень многое, что позволяло ему заносить добытое на пергамент. Каюта на средней палубе дромона была просторной. На столе имелось все, чтобы утолить жажду и голод. Перед Багрянородным сидели четыре слушателя, сбоку от него за небольшим столом поместились скорописцы. После глотка вина Багрянородный приступил к рассказу:

–  Крестьянская семья моего деда, выходца из Армении, появилась в Македонии в начале прошлого века, как раз в тот год, когда благочестивая, но по умыслу бесов охваченная гневом императрица Ирина ослепила собственного сына, императора Константина. Тогда по всей империи прокатились волнения и военная придворная знать низложила Ирину и заточила её в монастырь. Так говорил мне логофет дрома времён императора Никифора Первого.

Но никто из старожилов не мог сказать мне, когда родился Василий Македонянин. Я предполагаю, что он родился между сороковым и сорок пятым годом прошлого столетия. Это я узнал от табунщиков на пастбище за Дорищами. Старцы рассказывали, что им привезли подростка лет семи, через год или чуть больше его и ещё нескольких подростков похитили болгарские разбойники и увезли в Фессалоники, где продали в рабство. Его доставили на полуостров Пелопоннес, и там он попал в колонию из тысячи рабов, которой владела аристократка Данилида. Подростка Василия ввезли на отгонные пастбища. Пелопоннес, как и в наше время входил в Византию и был её провинцией. На отгонных пастбищах среди табунщиков Василий провёл долгие десять лет. Все эти годы он не сходил с конского седла, объезжая и перегоняя табуны лошадей. Он выбирал себе самых строптивых, сильных жеребцов, готовых затоптать копытами любого посягателя на их свободу. Василий умел обуздывать этих дикарей. Они становились послушными, как охотничьи псы.