Монастырь дьявола

От удара на морщинистой щеке старухи расплылось кроваво-красное пятно. Она словно вся сникла, сжалась….

– Убежала. Девчонка убежала, мой господин! Я не видела, как она убежала! Здесь кроме меня никого нет!

Размахнувшись, солдат ударил старуху кулаком в лицо. Охнув, она грузно осела на пол и застыла неподвижно.

Несколько солдат поднимались по лестнице на чердак. Шаткая деревянная лестница ходила ходуном под их тяжелыми шагами. На чердаке было пыльно и сумрачно. Грудой были свалены старая мебель, кухонная утварь, отслужившие предметы. Громко ругаясь, солдаты разбрелись по чердаку. Один из них ударился боком о какой-то огромный сундук, стоявший прямо под крышей. Выругавшись, солдат с размаху ударил по крышке сундука… и застыл. Сундук не был пустым. Замерев на несколько минут, солдат откинул тяжелую кованную крышку.

Маленькая девочка, поджав ноги под подбородок, свернулась в груде какого-то тряпья, пытаясь вжаться в него всем детским телом. Золотистые волосы девочки были спутаны, а испуганное лицо (лицо маленькой Марты Бреус) перепачкано сажей. Вздрогнув всем телом, девочка подняла вверх запачканное, залитое слезами лицо. Не отрываясь, она смотрела на грубое, покрытое шрамами, обветренное лицо солдата. Несколько мгновений солдат безучастно смотрел на ребенка. Потом протянул руку вперед…..

Взмыленная лошадь мчалась по площади перед церковью, на ходу роняя хлопья кровавой пены. Возле самого входа в замок лошадь пала, издав предсмертный хрип, и грузно завалилась на бок. Если бы молодой офицер был наездником похуже, он оказался бы на камнях площади, придавленный страшной тяжестью, к огромному удовольствию собравшихся мигом зевак. Толпу зевак составляли чумазые, оборванные мальчишки, родители которых, крепко запершись в домах, шепотом обсуждали страшные события прошедшего дня. Но офицер успел соскочить с лошади еще до гибели благородного животного. Не обращая внимания на мальчишек, он вскочил на ступеньки крыльца, даже не отряхивая плащ, весь пропитавшийся дорожной пылью и лошадиным потом. Длинный меч приезжего с размаху ударялся о каменные ступеньки.

Приехавший офицер беспрепятственно миновал стражу на входе (бросив им лишь несколько коротких грозных слов) и вскоре очутился в огромном зале первого этажа, где, несмотря на теплый летний день, ярко горели несколько зажженных каминов. А начальник стражи зябко грел руки возле огня. Увидев офицера вновь, он нахмурился:

– Это вы?! Зачем вы вернулись? Какого черта? Разве вы не знаете, что… Уходите немедленно! Уходите как можно скорей!

– С моей невестой случилось несчастье. Я хотел бы узнать, что…

– Вашу невесту арестовала инквизиция. Сразу после утренней мессы. Уходите. Вы уже ничем не сможете ей помочь.

– Арестовали?! Этого не может быть! Это случайность, ошибка!

– Уходите же! Уходите отсюда, ради Бога, ради…

Не успев договорить, начальник охраны съежился, попятился назад и, не оглядываясь, быстро скрылся в боковых дверях, словно стараясь стать как можно меньше… Офицер обернулся. В зал входил человек в длинном белом одеянии, с золотым крестом на груди. Инквизитор Карлос Винсенте. Его улыбка сияла несказанным дружелюбием, он радостно распахнул руки навстречу офицеру:

– Господин офицер, как я рад видеть вас вновь! Вы решили вернуться? Я рад, очень рад! Ночью небезопасно путешествовать по местным дорогам. Говорят, в этих лесах полно разбойников! Вас сейчас же проведут в вашу комнату. Вам следует успокоиться и отдохнуть….

– Вы арестовали мою невесту Катерину Бреус! – офицер резко перебил инквизитора, – и я немедленно хочу узнать, что с ней! В чем ее обвиняют?

– Катерина Бреус ваша невеста? Какая жалость! Я об этом не знал! – лицо инквизитора просто сияло невероятным дружелюбием, расплываясь на глазах, – значит, из-за этой женщины вы вернулись сюда, не так ли? Не волнуйтесь, я все выясню! Я уверен, что это ошибка! Сегодня было арестовано так много людей. Катерина… Как, вы сказали, ее имя?

– Катерина Бреус.

– Да-да, я помню. Ее арестовали по ошибке, вместе с другими. Я уже собирался ее отпустить. Завтра утром.

– Я требую, чтобы вы освободили ее немедленно! Именем герцога! Эта женщина ни в чем не виновна, я могу поручиться за это!

– О, конечно, конечно! Не надо нервничать! Если вы просите…. Ради герцога… конечно, я отпущу ее немедленно! Передайте герцогу мои добрые пожелания. Скоро я буду иметь честь выразить ему свое почтение лично, – отступив на несколько шагов, Карлос Винсенте пропустил вперед высокого монаха в белой рясе, с бесстрастным лицом. Выйдя из-за спины инквизитора, как привидение, монах беззвучно стал рядом.

– Сейчас вас проведут к арестованной и вы сможете забрать эту женщину, если хотите. Отец Игнат вас проводит.

Монах кивнул.

– Прошу вас следовать за ним. Пожалуйста! – широко улыбнувшись, Карлос Винсенте красивым жестом указал на дверь. Офицер быстро вышел за монахом.

Коридор был длинный и темный. Редкие факелы на стенах не развеивали тьму. Было слышно, как где-то капает вода – тяжело и уныло, капля за каплей… Офицеру было не по себе, но он мужественно держал себя в руках. Наконец монах остановился перед низенькой дверью, почти не различимой в каменной кладке стены.

– Здесь, господин. Прошу.

Потом, отступив, сделал приглашающий жест рукой, первым пропуская вперед офицера. Офицер решительно толкнул дверь, сделал шаг вперед… Переступил низкий порог, едва не задев головой свод двери. Размахнувшись, монах толкнул его в спину – изо всех сил. Потеряв равновесие, офицер полетел вниз, в пропасть. Сначала – только крик, потом – глухой звук удара тела, которое бьется о камни…. Подождав, пока все стихло, монах старательно затворил дверь и бесшумно удалился по коридору.

1941 год, Россия, Смоленская область

До рассвета оставалось несколько часов, когда она осторожно выбралась из постели, аккуратно обвязав ноги кусочками меховой шкурки. Мех заглушал шаги, и можно было не опасаться, что ее услышат в доме. Спальню (узкую, темноватую комнату под чердаком) она делила с младшей сестрой. Другие дети спали рядом с комнатой родителей. Услышав, как она одевается, сестра открыла глаза.

– Ты опять?! – в голосе сестры был ужас.

Она только махнула рукой. В мире не существовало силы, способной удержать ее от таких вот ночных отлучек. Даже страх наказания улетучивался в тот момент, когда, осторожно открыв окно, она вдыхала пряный ночной воздух, полный хвои и прелой листвы (летом и весной), и мокрой, словно уставшей земли (зимой и осенью). Лес, раскинувшийся сразу за их поселком (оселок находился в глубине леса, и древние деревья удачно маскировали неказистые дома с темными крышами, которые словно прятались от людских взглядов), был ей знаком с самого детства, она родилась и выросла в этом лесу, и боялась его меньше, чем некоторых людей, живущих в одном с ней доме.

В первое время (когда она вдруг выросла настолько, что смогла уходить по ночам в лес) она страшно боялась, что ее поймают, и тогда наказание не ограничится еженедельной субботней поркой, к которой она успела уже привыкнуть. В поселке детей воспитывали жестоко. Каждую субботу их пороли розгами в молитвенном доме во искупление совершенных или будущих грехов, и было это обязательным – так же, как посты по пятницам и ежедневные многочасовые молитвы. Оттого дети умирали почти в каждой семье, не выдерживая мучительных избиений и голода. Но оставшиеся становились крепкими, и могли выживать в лесу, превращаясь сами в суровых и непреклонных мучителей, когда у них появлялись собственные семьи. Именно из-за этих избиений она долгое время не решалась уходить в лес, даже когда поняла, что сделать это достаточно просто. Она прекрасно помнила пример десятилетнего мальчишки, пытавшегося убежать из поселка. Его поймали в лесу и отвели в молитвенный дом, а затем били там каждый день в течении целой недели по многу часов, и не давали еды, пока он не умер под розгами. Она знала: нечто подобное ждет и ее, если взрослые поймают ее в лесу, и собственная семья с радостью отдаст ее на расправу как великую грешницу. Но страх перед болью от мучительных побоев был все-таки меньше, чем желание оказаться в лесу и вздохнуть полной грудью пьянящий воздух хоть временной, но – свободы. Ей повезло. Никто ее не поймал. С тех пор она стала выбираться по ночам все чаще и чаще. Сестра была единственным человеком, кто знал, что по ночам она уходит в лес. Но (она чувствовала это) сестра ни за что не выдаст ее – даже под страхом смерти.

Чаще всего она пробиралась к деревне. Рядом с их поселком, в нескольких километрах через лес, была советская деревня. Ее родители, так же, как и все остальные обитатели поселка, плевались и говорили, тайком крестясь, что в той деревне живут исчадия ада, выродки сатаны, нелюди, поклоняющиеся красному сатанинскому флагу, но ей всегда казалось, что это неправда. Люди там были совсем другие, они очень отличались от тех, кого она знала с детства. Женщины смеялись и не повязывали голову платком, а вместо длинных черных юбок носили разноцветные, пестрые платья. И мужчины там были совершенно другие, и дети… Однажды она слышала, как в деревне пели, и еще ей думалось, что детей, которые там живут, никто не бьет в церкви по субботам.