Монастырские утехи

рыжая подруга...

— Лиса! — закричал один из слушателей.

— Точно! Это была лиса,— подтвердил рассказчик.

— Такого не бывает! — бурно запротестовал кто-то.

— Чего? — спросил доктор.

— Собаки никогда не спариваются с лисами.

— А, собственно, почему? — вмешался раздражённо другой.— Есть обстоятельства,

когда...

— Вы слышали когда-нибудь, чтобы спаривались кошки с зайцами? — обрушился на них

четвертый.—

— Я...

— Невозможно! Мало ли что болтают в народе! — крикнул первый.—

Здравомыслящий человек не может утверждать ничего подобного.

Ну просто-напросто сука прибежала из деревни.

— Думайте, как знаете, но это была лиса,— стояли намертво противники.

И начался спор — кто за, кто против лисы, а рассказчик, скрестив руки и презрительно

улыбаясь, ждал, когда всё затихнет.

Наконец препирательство кончилось, и доктор по нашей просьбе продолжал рассказ.

— Было почти смешно видеть эту игру: степенный и серьёзный Азор, припав на

передние лапы, подскакивает, выделывает всяческие коленца, виляет хвостом, бегает

вокруг лисы, а она дичится и обороняется от его ласк.

Симион вскинул ружьё. Но Шарль ударил его по рукам, и ружьё опустилось.

— Тс-с...— прошептал он укоризненно.

Симион был отправлен назад в питомник и, послушно подчинившись, ушёл на

цыпочках. А мы остались. Друг мой долго жадным взглядом наблюдал за любовными

играми зверей, завершившимися в конце концов спариванием. То была поистине

сказочная свадьба — луна над головой, деревья вокруг поляны и мы — свидетели и

гости.

Всё вокруг источало запахи — запахи зрелости, предвещающие осень. Легкой грустью

веяло от деревьев, сбрасывавших порою увядший лист. Задумчивое дуновение ветра

нечаянно приносило шум из заглохших лесов и заснувших деревень, где бодрствовали

одни лишь любовники. И немое томление исходило от щекотавших наши лица,

набухших, никогда не кошенных трав, готовых стряхнуть с себя колосья, отягчённые

плодоносными семенами. Ото всего этого по телу пробегал какой-то озноб, какой-то

спазм, всё толкало к завершающему воплощению, без которого жизнь не имела бы

смысла.

И друг мой никак не мог наглядеться, наслушаться, нанюхаться; странная улыбка

застыла на его губах, а глаза излучали дикий свет. Я решил, что он радуется счастью

собаки, и не трогал его, пока собака с лисой не углубились в лес. Тогда я вернул его к

действительности. Точнее, попытался, но мне это не удалось. Он был словно во хмелю

и даже слегка покачивался. На обратном пути он, обычно молчальник, проговорил всю

дорогу о мощной силе воспроизводства, о великом зачатии мира; он возносил гимны

любви, которая достигает полюсов и растапливает ненависть родов и рас, превращая

их, подобно алхимику, в любовь. Он защищал Азора, чьим вкусом — более чем

сомнительным — я выразил неудовольствие. И метал громы и молнии против

слуги, посмевшего поднять оружие; при этом он рассказал мне притчу из

«Метаморфоз» Овидия о каком-то юноше, которого покарала Афродита за то, что он

разлучил двух сплетённых змей. Я насилу успокоил его и уложил в постель. На другой

день он не произнёс ни слова и был упрямо сосредоточен, как воин накануне битвы.

Азор вернулся, но слуга посадил его на цепь, и пёс покорно дремал. Ведь он не спал

столько ночей.

К обеду пришла жена Симиона. Шарль точно ждал её: кинулся встречать, как только она

появилась, просил зайти в вольер за курами, заставил осматривать гнёзда, проводил до

землянки, где дал чинить разорванную простыню, и, когда она собралась домой, прошёл

с ней несколько шагов по дороге. Уж не знаю почему, но всё это невольно напомнило

мне, как ластился к лисе Азор...

Потом мой друг забрался в постель и пролежал на спине почти до самого вечера;

вечером же он встал и объявил, что немедленно отправляется в Бухарест на процесс, о

котором позабыл и который должен происходить как раз на следующий день. Напрасно

я пытался убедить его, чтобы он послал Симиона за бричкой. Ему, говорил он, известна

тропинка, которая более чем в половину сокращает путь и прямо лесом выводит к

вокзалу, где он будет в полночь, когда и отходит поезд. Фазаний питомник он оставлял

на моё попечение. Взяв с собой только ружьё да в карман несколько патронов, он исчез

в чаще.

Я накормил с помощью Симиона и угомонил птиц, а потом собрался дать еду Азору.

Но собака порвала цепь и убежала.

Нас обоих вдруг разобрала злость, тлевшая подспудно ещё с прошлой ночи и в

особенности после внезапного и непонятного отъезда Шарля. И не долго думая, по

молчаливому соглашению мы взяли карабины, дождались, пока луна взошла повыше, и

отправились по следу, оставленному волочившейся собачьей цепью. Вскоре мы его

потеряли, и я хотел вернуться. Но Симион твёрдо решил убить лису. И я с этим тут же

согласился. Тогда медленно, окольными путями, неуверенно двинулись мы в чащу

леса. И там блуждали несколько часов, обходя опушки, поляны, пересекая просеки,

пока, наконец, не добрались до лужайки, к которой лунный свет стекался как к пруду.

Я едва не заснул, как вдруг до моего слуха внезапно донесся шорох. Верно, лань. Или,

может, лиса... Мы навострили уши и всмотрелись. Из-под косматых деревьев лёгкими

шагами выбежала дичь... но нет, то был силуэт женщины. Теперь её хорошо видно.

Белая рубаха, как парус, плыла к середине поляны.

С противоположной стороны от ствола отделился другой силуэт, тоже человек; он

бежал, вытянув руки, навстречу женщине. Это был Шарль. Луна освещала его лицо.

Женщина приникла к его груди. Он поцеловал её долгим поцелуем, потом схватил,