Монастырские утехи

поднял вверх, как добычу, понес к дубу и упал в его тень, так и не разжав объятий.

Все это произошло за несколько мгновений. Когда я обернулся, Симион уже поднял

ружьё и целился. Я едва успел ударить по нему снизу; залп был долгий, дробь

посыпала дерево, под которым в экстазе метались любовники.

В одно мгновение Шарль вскочил и выстрелил. Я успел всё же повалить Симиона и сам

броситься на землю. Подняв глаза, я увидел женщину, убегавшую подобно

привидению; слуга, который лежал рядом со мной, исчез...

Я подбежал к Шарлю, крича, чтобы он не стрелял, что это я, доктор... Он прислонился

к дереву и смотрел на дым, всё ещё поднимавшийся от ружья.

Я взял его за руки и, успокаивая, повёл домой. Он не сопротивлялся, но всю дорогу

городил какую-то ерунду; вынул из кармана бумажник и дал мне пачку денег по тысяче

лей, приказав тут же пойти в деревню и выкупить у Симиона жену: «Я дам ему,

сколько он скажет». Потом просил поехать в Бухарест и купить целое приданое — от

рубашки до бального платья. И всякие другие бредни...

Я утихомирил его только сильным снотворным и холодными компрессами на голову,

которые часто сменял. Думаю, у него сделался — как бы это лучше выразить —

лунный удар...

— Что вы сказали? — переспросил я.

— Лунный удар... Его мозг попал под слишком сильное воздействие луны. Так же, как у

иных бывает солнечный удар, есть люди, чувствительные к значительно более

магнетическим лучам луны...

Когда он успокоился, я повёл его в землянку, уложил на кровать, накрыл одеялом и

ушёл, удостоверившись, что он спит без задних ног. Караульный пост у землянки занял

я. Впрочем, мне всё равно было не до сна. Вскоре какая-то зеленоватая рябь, точно

вода, стала просачиваться за кулисы горизонта. Звёзды становились всё ближе и

больше, и Венера, с кулак величиной, поднялась на востоке, чтобы посмотреть на эту

феерию...

Луна зашла.

И мало-помалу тьма рассеялась — так в концентрированном растворе от нескольких

капель реактива выпадает осадок. Мир и вещи начали обретать плотность, оседать одна

за другой на дно, на землю — вначале верхушки деревьев, потом крыши вольеров, за

ними столбы, ограды, землянка, низкий кустарник вдали...

Я вдруг решительно отогнал овладевшие мною видения и почти бегом бросился в

деревню. Я вышел из лесу, вброд перешёл Яломицу и побежал к дому Симиона. Было

совсем светло, и лучи солнца, которое ещё не появилось, торчали из-за горизонта,

точно шпаги.

С бьющимся сердцем постучал я в ворота. Он вышел из-за дома. В руках его была коса.

Мы обменялись приветствиями, я заплатил ему жалованье за три месяца вперёд и

попросил вернуть взятое ружьё. Он молча принял деньги и вынес ружьё, в котором не

хватало двух патронов. Я оторопел и стал сбивчиво спрашивать его о жене. Он кликнул

её, и она тут же вышла, держа в одной руке веник. Завидев меня, она глянула мне

прямо в глаза. На лице у неё были синяки, а одно веко оплыло. Когда я собрался

уходить, то заметил свежую шкуру рыжей лисы, натянутую на заборе.

— Сюда и пошли пули,— заметил один из слушателей.

— Я тоже так подумал,— согласился рассказчик,— и облегчённо вздохнул. На обратном

пути я зашёл к леснику и попросил его прийти помочь нам, пока мы не найдем

работника, поскольку у Симиона много дома дел и он больше у нас служить не может.

Человек с радостью согласился, и мы с ним тут же двинулись в питомник.

Когда мы пришли, тревога и суета были в самом разгаре. Птицы громогласно

требовали пищи и едва нас не съели. Азор вернулся и с новым рвением лаял на ястреба.

Шарль по-прежнему спал в землянке.

Проснувшись после полудня, он выглядел таким же невозмутимым и здоровым, как

прежде. И всё так же с достоинством, спокойно принялся за дела. У него не дрожала

рука, и он убивал всякий раз, как стрелял. Собака неукоснительно сидела на страже и

больше не убегала. Я с беспокойством ждал ночи. Шарль, как обычно, лёг спать под

открытым небом. На следующий день он проснулся первым, покормил птиц и принялся

обихаживать питомник.

Я пробыл там, пока не началась охота, то есть ещё немногим больше недели, и мы не

проронили ни слова о случившемся, как будто ничего и не было. Иногда мне казалось,

что я видел всё это во сне.

Пришло время, и мы расстались так же внезапно и спокойно, как встретились.

Потом уж виделись и вовсе редко... Я позаботился о том, чтобы не оставаться в

одиночестве на время мёртвого сезона.

— В конце концов, как же вы объясняете случай с вашим приятелем и всё это ночное

приключение? — спросил кто-то.

— Я не психолог и тем более не фрейдист,— извинился рассказчик.— И я не искал

объяснения тому, как вспыхнуло в Шарле человеческое чувство, победив все

условности.

Что побудило его на этот мезальянс, на любовь к крестьянке, которую он до того

презирал,— влияние ли луны, или пример собаки, или долгое воздержание, на которое

он себя обрёк,— не хочу знать. Для меня его приключение было естественным; с

любым человеком, более легкомысленным, то есть нормальным, это могло случиться

гораздо раньше.

Только характер и идеи Шарля придали странный поворот этому в общем очень

банальному эпизоду.

Конечно, мой друг ничего не потерял в моих глазах. Да и Азор, который впоследствии

сделался так же холоден, благопристоен и серьёзен, как и до своего морганатического

брака,— закончил доктор Икс своё повествование.

ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ

<