Монастырские утехи

Маргариту,— что всё это меня глубоко касается и нечто отпечатывается на мне.

Старуха кончила заклятие и встала. Она разгребла в углу лачуги землю и вынула

горшок, в котором отыскала косточку величиной с чешуйку карпа. Потом поводила над

нею пальцем и нацарапала на ней звезду, такую же, как на моей груди, только

пятиконечную, одним концом вниз.

— Держи,— сказала она мне тихо,— отправляйся с этими чарами. Но один. Ни с кем не

встречайся. Чтобы тебя не коснулось дыхание человека. Если кто тебе повстречается,

сойди с дороги или обгони его. Если не сможешь, положи заколдованную косточку на

землю и скройся. Когда человек уйдет, вернись за ней. Как доберёшься до дому,

спрячься. Только увидев, что она одна, найди способ к ней приблизиться, чтобы она

тебя не увидала. Тогда всунь ей косточку, куда сможешь — в волосы, на грудь, за пояс.

Да не бойся. И всеми силами старайся подумать в эту секунду обо мне и громко крикни:

«Матушка, подпрыгни!»

Я вырвал талисман из рук Сивиллы и бросился бежать. Сердце моё учащённо билось

всю дорогу. Чтобы выполнить условие, я должен был быть совершенно один. Друг мой

остался у колдуньи. Впрочем, ему надо было с нею сосчитаться. Я уполномочил его

непременно заплатить ей за труды.

Когда я прибежал домой, стояло ещё утро. Двор был пуст. Моя любимая на крыльце,

склонясь над горшками, пересаживала цветы.

И любовь, любовь более опустошающая, чем когда-либо, бросила меня к ней. Она меня

почувствовала; но ещё до того, как она повернулась, чтобы защищаться, я засунул ей

сзади за пояс заколдованную кость. И крикнул, как учила меня старуха.

— Ты что? — обернулась она ко мне с воплем, пронзающим, как кинжал.

По дороге домой я подобрал майского жука, которого собирался посадить ей на рубаху,

а вместе с ним подсунуть заколдованную кость.

В ответ на её вопль я показал ей жука, притворясь, будто он полз по ней и собирался её

укусить.

Но в этот миг произошло нечто чудовищное.

Передо мною стояла ведьма, с глазами белёсыми, как белок переваренного яйца,

лопнувшего от жара, нос её изъела язва, ввалившиеся щеки запали глубоко, и беззубые

десны гноились. Иссохшие груди висели, как два пустых мешка. Рёбра громыхали, как

обручи на растрескавшейся бочке. А живот, подпираемый козлами ног, кишел

мерзкими внутренностями, словно ядовитыми змеями; от неё веяло духом смерти.

Я закричал, как сумасшедший, и кинулся бежать, бросив всё, не оглядываясь...

Я выбежал из деревни и за несколько часов, прыжками, наперегонки с потоком,

проделал тот путь, по которому поднялся с таким трудом. В полдень я был уже в

нижнем селе, где встретил Онишора.

И в этот же вечер лошадь галопом домчала меня до станции как раз к поезду.

Я пришёл в себя только в Бухаресте — словно очнулся от бреда.

До сих пор как следует не знаю, что это было. И было ли. Но думаю, что колдунья не

ошиблась. Она не дала мне того, что я просил. Наоборот, она причинила Мэргэрите —

своей врагине — зло. Вместо того чтобы согласовать наши волны, она преградила им

путь чудовищными атмосферными разрядами,— если продолжить образ моего друга.

С тех пор я езжу только на море.

— И, — продолжал он, обращаясь к доктору,— во мне осталась порча: не переношу

женщин. В них я всегда ощущаю тот беспощадный запах смерти, который я уносил с

собой, когда бежал из деревни, где распинают орлов, а люди липнут к волшебной

красоте, как блохи, соблазнённые магическим блеском ножа.

Море тяжело молчало. Все мы — тоже.

После нескольких минут немоты доктор стал одеваться.

— А друг? — спросил он.

— С тех пор как я его там оставил, ничего о нем не знаю,— ответил рассказчик.— И

остерегался его встретить. Мне было тяжко, даже отвратительно его видеть. Думаю, он,

как и собирался, уехал учиться за границу.

— Как его звали? — заинтересовался доктор.

— Его звали... погодите секунду. Его звали... не могу сейчас вспомнить...

— Не Киву ли? — напомнил доктор.

— Да, да,— посветлел поэт.— Киву.

— А имя?

— Тоже не помню... Что-то на Т...

— Теофил,— дополнил доктор.— Он невысокий, смуглый, и брови чёрные и широкие, как

пиявки...

— Да, да, точно, Теофил Киву. Откуда вы знаете? Вы с ним знакомы?

— Я лечил его,— ответил доктор.— Несколько лет назад, когда я был врачом в

центральном доме для умалишённых. Он там лежал, и я его пользовал.

— Он болен? Что у него?

— Маниакальный психоз с постоянным бредом. Он говорил только о ворожбе, о

заклинаниях. Говорил, что его заколдовали. Бедняга умер в жестоких муках.

Вдруг повеяло холодом. Спустились сумерки, и мы попали под власть ворожбы.

— Всё-таки они не сдались, пока не отомстили одному из нас,— изменившимся голосом

сказал поэт и встал, чтобы идти.— И бедный Киву пал жертвой вместо меня.

— Полноте... Ну! У него была дурная наследственность,— пытался разъяснить доктор.

Но, поглядев на наши испуганные лица, замолчал.

Сзади чёрное облако с красной шеей, похожее на скорпиона, возникло среди ясного

неба и двигалось на нас, проглатывая горизонт.

Мы поспешно оделись и двинулись прочь.

Никто не проронил ни слова, пока машина несла нас по чёрным дорогам Добруджи к

домам, где зажжённый свет охранял нас от ворожбы.

Вдали маяк выбрасывал на все четыре стороны пучки лучей, к которым, зачарованные,

плыли корабли.

ИСКУШЕНИЯ ОТЦА ЕВТИХИЯ

Пpocтo беда с отцом Евтихием... Был бы он украшением монашества, кабы не страдал