Монастырские

Так вот, эту самую реликвию он с пылу-жару в приступе гнева себе на голову и напялил. А ведь мог и жене! Но, получается, пожалел жену. А у самого, вон, волосы и уши обгорели.

Ходит жена к нему в больницу. И по два, и по три раза в день приходит. Сидит возле обмотанного бинтами жалостливая, притихшая такая. Виноватая. Сергей доволен. Вот знал бы раньше, как жену заставить себя любить, так и два керогаза на голову нацепил.

– А Бог где? – спрашивает врача Сергей.

– Не обращайте внимания, – пояснил врач Анне. – Это от уколов. Мы ему морфий укололи.

– А Бог ушёл уже что ли? – в голосе больного удивление.

Забылся.

Анна прилегла рядышком на сдвинутых стульях. Размышляет. И чего это Сергей про Бога заговорил? Уж не знаменье ли ему было?

Жизнь в больнице интересная. Но тяжёлая. С одной стороны – люди друг другу рассказывают истории. Анекдотами обмениваются. Смеются. А с другой стороны – дух больничный, казённый, запахи неприятные, стоны. А то и мертвеца под простынёй на каталке через коридор прогонят. Сергей посматривает по сторонам, молчит. Мысли у него о своём. Случилось с ним такое …

Увидел отца с матерью. «Вы же умерли», – удивляется Сергей. «А у Бога все живы». – «Где же Он, Бог-то?» И сверху, слышит, Голос в ответ: «Сергей. Бог есть. Больше не греши».

«Дал Господь срок образумиться», – думает Анна.

Выписали Сергея.

Домой приехали, он первым делом на стул в прихожей сел для передышки, говорит жене:

– Слышь, Ань. Ты, может, собрала бы все эти собрания сочинений, да на мусорку. …

– Чего это вдруг? Иди хоть, приляг.

– И портреты вождей туда же.

– Да уже давеча всё сделано. Макулатурщиков вызвала, они и забрали.

Он пошёл, придерживаясь за стенку. Возле шкафов книжных остановился, сказал, разглядывая опустевшие полки:

– И поспрашивай у соседей, может, кому телек требуется, так пусть мой забирают.

– Уж не помирать ли ты собрался?

– Ага, как же. У меня жизнь только начинается!

Конец рассказа Кати Небылицы об Анне Монастырской

+ + +

Что касается бабушки и дедушки по материнской линии – сказать могу вот что.

С 1923 по 1933 годы Иван Николаевич Боголюбов десять лет отсидел в лагерях за то, что воевал на стороне белых. Елизавете Петровне за вину мужа тоже пришлось пробыть в ссылке десять лет. В 1933 году они вернулись в родной город, который для них по-прежнему оставался Нижним Новгородом, а новое название они не желали и слышать.

В 1934 году родилась Ольга – моя мать. А через три года, в тридцать седьмом, родителей по доносу соседей судила тройка НКВД. В доносе Боголюбовым припомнили также и их нелюбовь к советскому переименованию города. Судьба их была решена в течение трёх дней. Боголюбовых расстреляли, их жильё в качестве награды за бдительность передали в распоряжение доносчиков-соседей, а трёхлетнюю дочь врагов народа определили в детский дом.

Обитатели детского дома вне уроков проходили азбуку жизни. К шестнадцати годам моя мама научилась курить махорку, плясать с распущенными волосами, ходить на демонстрации в алой косынке, зажиматься с мальчиками. Это называлось «свобода, равенство, братство».

Поженились мои родители в 1957 году, Ольге Ивановне было 23 года, Богдану Сергеевичу – 24. Оба – выпускники пединститута иностранных языков. Через год на свет появились мы с братом.

Глава 5: Няни

Самыми яркими фигурами в нашем доме были для нас с Богданом, однако, не родители, а няни. (А для меня ещё и Катя. Но про Катю – это надо особо. Катя – это то, что помогало мне находить равновесие.)

Тётя Рита со смешной фамилией Небылица (родители называли её Ритольдой) и тётя Маша, или Мария Фёдоровна Твёрдая. Ритольда заведовала в доме, помимо обязанностей няни, ещё и кухней, а Мария Фёдоровна наряду с нашим воспитанием занималась уборкой квартиры и, при надобности, тоже кухней.

Я обожала общительную, жизнерадостную Ритольду, в ранней молодости работавшую официанткой в ресторане для высокопоставленных партийных работников. По общедоступной легенде там и приглядел её наш отец, позвал «к малым детям в повара и няньки», так и осталась у нас Ритольда на многие годы. Ритольда, казалось, не замечала, сколько нам лет, пять или уже в два раза больше. Она видела в нас равных ей самостоятельных людей, и могла позволять в нашем присутствии такие сказы и подтексты, какие взрослыми обычно замалчиваются при детях. Это меня восхищало.

Рядом с Ритольдой я испытывала особое чувство взрослости и любопытства, как будто мне разрешали засунуть голову в форточку чужого дома. Мне нравились её шутки, грубоватые песенки, бесхитростный характер. Это от неё я услышала и выучила кошмарную «Зиночку»: «Родила мама Зиночку, купила ей корзиночку, расти моя дочурка, подрастай». Правда, некоторые слова были непонятны. Однажды на крупном застолье в нашей семье меня, десятилетнюю девочку, попросили спеть какую-нибудь красивую песенку. Я спела про Зиночку от начала до конца. «Луна за тучи скрылася, когда она ложилася и закрывала карие глаза, там лопались гондончики, трещали панталончики, по ляжкам малофеечка текла!… Охотник ищет белочку, а мальчик ищет целочку, так вот зачем нас мама родила…». Толпа рыдала, топала ногами и кричала «бис!». «Далеко пойдёшь!» – утирал слёзы дяденька, которого все называли судьёй. Родители потом расспрашивали, кто научил меня неприличным песням, но я Ритольду не выдала.

Она читала нам много русских сказок. А «под сказочку» употребляла «кофий со сливкими». Она говорила: «кофий со сливкими». Иногда сливки подменялись коньяком. Но она всё равно это называла «сливкими». Богдан сказки слушал, а когда чтение перерастало в воспоминания няни о жизни, то брат уходил к другой няне, говорить о Боге. Уходила с ним и дочка Ритольды – моя лучшая подруга Катя Небылица. Мы с Ритольдой оставались на огромной роскошной кухне вдвоём. Рассказывала она о своих кавалерах, и о том, что всё ещё не против выйти замуж.

«Замуж, пожалуй, стоит. Но! – Ритольда поднимает палец. Смотрит мне в глаза, после паузы продолжает. – Но не знаю, смогу ли я терпеть мужика. А выйти замуж не сложно. Их вон сколько, только пожелай! Но потом ведь за ним, как за скотиной надо смотреть, столько сил и терпения тратить. Я недавно чуть не вышла замуж. Потом год отходила. Ему лет шестьдесят. Ухаживал за мной полгода. Рассказывал, как он пишет книги. Пишу, говорит…– Ритольда поднимает папиросу выше головы, несколько секунд молчит и потом говорит чужим голосом, передразнивая бывшего кавалера. – Про то, как сила чувств побеждает разум. Слышь?! – хохочет. – Потом он говорит: «Приходи ко мне ночевать». Так говорит, что вроде бы, мол, пора! Мол, ухаживал достаточно. Ладно, чёрт с тобой. У него однокомнатная квартирка. Денег-то у него много, я точно знаю, а вот живёт до чего скудно. На книжку откладывает. Куда? На еде – и то экономит, а желудок – больной. Взял бы путёвку, поехал в санаторий… Слышь? «Ты начинай теперь хозяйничать». Мне говорит… А мне непривычно – вставать каждое утро и завтрак ему преподносить. Ходил он по квартире в одних брюках, которые были поверх ремня в три раза закручены. Помню, мне от одного этого бежать захотелось. Но когда я зашла, уже перед сном, в комнату, а он… – Ритольда плюётся и хохочет. – А он лежит в чём мать родила на кровати, да вдобавок лицом вверх… И при свету! Господи, вот тут-то уж я и сбежала».