Моника 2 часть
Шрифт:
Старый нотариус начал рассказывать историю, так хорошо ему знакомую, с той самой ночной бури, когда маленький Хуан Дьявол принес смертное послание. Ренато впитывал, жаждая узнать подробно описанный рассказ и вскоре спросил:
– А письмо, Ноэль?
– Ну… оно было в руках твоего отца, конечно. Полагаю, он сжег его или порвал…
– Или сохранил. Кто знает…!
– Возможно, хотя я не верю в это. Твой отец, прежде всего, был очень недоверчивым. Бертолоци был человеком злопамятным, жестоким и неверным… От него можно было ждать чего угодно: большую ложь, позор… Я был уверен, что после кажущегося прощения, он мучил Джину чтобы
– Могу только представить его ужасное детство. Как легко простить его грубость и недостатки, зная все это!
– По многим причинам твоя мать боялась, что знание всего этого обезоружит тебя перед Хуаном, постепенно отнимет у тебя волю защищать то, что ты имеешь…
– Вы думаете, Хуан что-то имеет против меня?
– Не думаю, но у твоей матери есть причина бояться. Не хочу даже думать, что она скажет, когда узнает об этом.
– Я поговорю с ней после того, как поговорю с ним… и возможно для вас и для нее будет неожиданным удостовериться, что вы ошиблись. Иногда сердце знает больше, чем голова… Хуан не сможет ненавидеть меня, если я буду ему братом, буду искренним, как и хочу, если мной будет двигать благородство предложить ему все, что он попросит…
– Не впадай в безумное благородство, Ренато! Подумай: одно существование Хуана для твоей матери – живое жгучее оскорбление; имя Джины Бертолоци ранит ее, как отравленный кинжал.
– Не может быть. Моя мать должна быть более великодушна… Джина Бертолоци уже мертва…
– Есть ненависть, которая не утихает даже со смертью… Есть такая враждебность и ревность, о которой ты и понятия не имеешь. Ты никогда не страдал, Ренато, ты не можешь измерить горе, боль, отчаяние, куда опускается порой душа. Ты не можешь судить, потому что жизнь была для тебя до сегодняшнего дня дорогой из роз…
– Возможно, по этой причине я понимаю и сочувствую тем, кто страдает, а Хуану в первую очередь. Я прикажу найти его, Ноэль, чтобы поговорить с ним как брат. Чтобы сказать…
– Уверен, он это знает…
– Но он думает, что я равнодушен к этому… И если не думает, то верит, а это хуже: что я бесчувственный эгоист. Я хочу, чтобы он знал, что я готов исправить, вернуть… что мир не так плох, как он думает…
– Он тоже не так хорош, как ты думаешь, Ренато. Дай ему уехать… это главное желание твоей матери!
– До сих пор в этом доме все желания матери исполнялись, даже самые несправедливые. И один раз я воспрепятствую ей, и надеюсь, что ее противодействие не будет чрезмерным.
Ренато поднялся, подошел к стене, позвонил в колокольчик, а удивленный Ноэль спросил:
– Что ты делаешь, сынок?
– Я позвал слугу, чтобы тот отыскал Хуана. Я ждал этого пятнадцать лет.
– А если Хуан не заслуживает твоего великодушия, Ренато? А если он не способен даже этого понять? А если он ответит на твою добрую волю саркастически, презрительно, даже горькой неблагодарностью?
– Тогда я буду думать, что это не его вина, и что его превратили в ничтожество, отобрав все. Мой добрый Ноэль, отбросьте сомнения и колебания. Нет другого пути, именно это мне подсказывает совесть… – Скромные стуки в дверь прервали его, и повысив голос, он пригласил: – Проходите… Да, Луис, это я звал. Пойди поищи сеньора Хуана по усадьбе и скажи, что я жду его в кабинете, потому что мне необходимо немедленно поговорить с ним. Пусть поторопится, не задерживается ни по какой причине, и ты тоже поторопись.
2.
–
Что это, дядя Баутиста?– Это…? Луис поскакал галопом на сахарный завод. Он вошел в конюшню и попросил самую лучшую лошадь, так как должен по приказу хозяина найти Хуана Дьявола.
– Стало быть послали за Хуаном Дьяволом…
– Да, хозяин срочно хочет поговорить… Пойдем посмотрим, какой подарок предложат этому попрошайке, который ни на что не годен.
Рядом с широким коридором от входа в комнаты левого крыла Баутиста дал полную волю злобе и досаде. Он только сейчас вышел из конюшни, где выполнял последний приказ Софии. С обросшей бородой, взъерошенными волосами, покрытыми грязью высокими сапогами; только хлыст в руке отличал в иное время всесильного управляющего Кампо Реаль. Рядом с ним, всегда внимательная к малейшему шуму, за которым отслеживала всю внутреннюю жизнь, стояла бдительная к звукам и движениям Янина, которая задумчиво проговорила:
– Единственное, чего хотят Ноэль и донья София – чтобы Хуан навсегда исчез; но есть кое-кто, кто не хочет…
– О ком ты говоришь?
– Увидишь… все увидят. Я скажу тебе, имей терпение… Успокойся, дядя.
– Ты не успокоишь меня. В моих венах кипит кровь от того, что вижу… Я хуже пса в этом доме, но первый же слуга, который снова ответит мне плохо, узнает кто я, даже если меня уволят по приказу любого.
– Замолчи. Стой спокойно. Видишь?
– Не вижу никого, кроме сеньоры Айме, которая высунулась из окна комнаты.
– Она выглядывает весь день, а Ана заходит и выходит уже больше ста раз… Она ее доверенное лицо… служанка, которой она доверяет. Уверена, она поручает ей самые сокровенные приказы… О, смотри! Ана опять вышла… Кое-что случится ночью, и ручаюсь, что знаю, что именно случится.
– Что за чушь…?
– Потише… Ана подходит… нет, она пошла в другой двор… Я пойду за ней. Что-то случится ночью…
Она бросилась вслед за Аной. Встревоженный Баутиста последовал за ней. Очень близко была большая двуколка, готовая направиться к заводу. К ней шла Ана, в то время как его лицо исказилось злобой, и он запротестовал:
– Куда идет эта дура? Эта повозка ездит на завод.
– Естественно. Ана пошла искать Хуана Дьявола, она относит поручение или послание от Айме де Мольнар, я уверена.
– Она никуда не поедет, потому что не поднимется в нее. Женщинам запрещено ездить на завод в повозке. Я главный в конюшне, донья София вчера меня назначила, и я давно уже хотел отыграться на ком-нибудь… – Он быстро направился к Ане, и крикнул, бешено угрожая: – Выходи из повозки… долой… выходи! Спускайся или я выволоку тебя, воровка!
– Я не воровка… не спускайте меня! Я должна поехать на завод.
– Что, ты не спустишься…? Я голову тебе снесу.
– Эстебан отвезет меня… Сеньора дала приказ… – запротестовала Ана, отбиваясь от Баутисты, и повысив голос взволнованно крикнула: – Эстебан… Эстебан…!
– Я сказал, что женщины не ездят на завод, – властно подчеркнул Баутиста, одновременно держа служанку-метиску. – Эстебан, проклятый осел… Возьми вожжи и проваливай отсюда. Проваливай сказал или пожалеешь! Уходи!
Баутиста хлестнул лошадей, которые испуганно отправились в путь, пока Эстебан едва успел ухватиться за вожжи. Затем, как тряпку, тряхнул служанку Айме, рывком швырнув ее подальше, и бешено подтвердил: