Моника 2 часть
Шрифт:
Она завернула в шаль точеное тело, почти полностью прикрыла лицо, лишь глаза сверкали лихорадочным блеском. Держа руки на груди, откуда сердце, казалось, готово было выскочить, поджидала, когда опустеет коридор, вышла быстро и тихо, словно пантера.
– Ты не откроешь окно? Этой ночью словно не хватает воздуха… Этой ночью мне снова стало душно, как в первые годы, когда я оказалась на этой земле.
Точная, тихая, с совершенной быстротой, что отличала ее, Янина распахнула окно в просторной спальне Софии, но ничего не изменилось в роскошном зале: ни порыва ветра, ни облачка не было на темном небе, усыпанном звездами. Была
– В течение долгих лет я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: поля, небо, жаркое солнце, неподвижные ночи… Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!
София протянула руку к неясным очертаниям затихших полей, одновременно чувствуя, как охвачена сильным волнением воспоминаний… жгучих воспоминаний первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, в течение которых она ждала каждую ночь Франсиско Д`Отремон, подсчитывая с острой досадой, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой, с почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением…
– Вы не будете ложиться, крестная? Вам нужно отдохнуть…
– Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты выслушаешь меня?
– Конечно, крестная.
Янина склонила голову с обычным холодным уважением, словно автомат, но соединенные руки тряслись, сжатые у груди, и вздрагивали сильнее, касаясь письма. Там было доказательство, ужасное оружие, кинжал, которым можно точно ударить ненавистную соперницу… Но соперницу в чем? Опустив голову, глядя на саму себя, рассматривая тяжелый национальный костюм, широкую цветастую юбку, и снова, как обычно, посмотрела на тонкие смуглые руки… Они были изящные и красивые, тщательно ухоженные… руки цвета светлой меди, породистые, в судорожном желании сжатые, которые сжимались, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные… руки, в которых, наконец, была судьба Айме…
– Ты устала? Присядь, Янина…
– Нет, крестная, я не устала, – утверждала Янина, с трудом сдерживая нетерпение. – Но боюсь, что вы… утомлены больше, чем нужно…
– Да… Мое сердце работает медленно… оно любило и много страдало. Это естественно… Но оставим это; я хочу поговорить о Ренато… О нем, ради него нужно создать в доме полный покой. Он необходим Ренато; это та обстановка, которой дышит его сердце, такое чувствительное, нежное… и такое страстное. Ренато словно ребенок, Янина… несмотря на годы, силу и мужскую гордость, он словно ребенок, которого необходимо защищать. Не знаю, понимаешь ли ты меня; но мне нужно, чтобы ты поняла, чтобы я не казалась тебе неблагодарной, и хочу сказать… Нужно, чтобы Баутиста и ты уехали из этого дома…
– Как? Что? – с болезненным удивлением спросила Янина. – Вы прогоняете нас, крестная?
– Зачем говорить такую некрасивую фразу, в то же время такую верную? Нет, Янина. Я думаю, дядя должен вернуться во Францию и справедливо, чтобы ты его сопровождала. Тебе не нравится идея поехать в путешествие по Европе?
– Единственное, чего я хочу, так это быть рядом с вами, крестная…
– Я ждала такого ответа… Я благодарна тебе и конечно же, справедливо, что ты так отреагировала. Но сначала подумай о поездке, что получишь от нее удовольствие… Меньше всего я
хочу увольнять тебя, для меня это настоящая жертва…– Но вы думаете, что сеньор Ренато не хочет видеть меня, правда?
– По крайней мере, на какое-то время лучше всего предотвратить возможность видеть Баутисту… Ты ничего не сделала, знаю… но ты о нем напоминаешь. Пойми, оставить Баутисту – это против желания моего сына. В эти дни я жду, что Хуан Дьявол тоже уедет. Я приложила усилия, и он уедет… Я хочу подарить Ренато настоящий медовый месяц, но по причине пришедших проблем у него не было спокойствия в эти дни…
– Если сеньор Ренато вернет должность моему дяде, то проблемы исчезнут. С ним их не будет… Сеньор Ренато слеп, он не знает, где его враги, а где друзья… Он не может их различить…
– Янина, почему ты так говоришь? – сурово прервала София.
– Вы не знаете того, что знаю я, крестная…
– Возможно, я не знаю, но нехорошо, что ты так выражаешься. К тому же, я хочу знать причину, почему ты так говоришь. Кто тебе рассказал? Ты видела или что-то слышала о…?
Янина держала руки на груди, вновь ощупывая твердую бумагу письма, но ее лицо оставалось бесстрастным, ничто не выдало костер, сжигавший ее… Мягко и вежливо оно солгала:
– Я лишь знаю, что только это хотела сказать вам, крестная. Простите меня…
– Ничего… Я понимаю твои чувства… У меня для тебя благодарность и забота, доченька, я никогда не оставлю тебя. Понимаешь? Если тебе не будет хорошо в Европе, то ты сможешь вернуться, вновь меня сопровождать, и когда там или здесь ты захочешь выйти замуж за хорошего молодого человека твоего уровня, я дам тебе приданое, с ним ты сможешь почувствовать себя хозяйкой и сеньорой своей жизни…
– Благодарю вас, крестная. Я не ждала от вас и меньшего. – заметила Янина холодно, хотя и вежливо.
– Знаю, что ты прошла через неприятность… Иди отдыхай. Ты кажешься нервной и нетерпеливой… Иди, иди поищи дядю, поговори с ним об этом, скажи, что он вернется во Францию не с пустыми руками, а с деньгами, чтобы жить, не работая, или открыть свой счет или маленькое дело…
– Благодарю вас еще раз, крестная.
Янина автоматически поцеловала руку Софии, а затем удалилась. Перед закрытой дверью кабинета она остановилась и руками коснулась письма. Чувствуя стук сердца и на губах огненный жар безнадежной страсти, которая горечью обиды жгла ее как никогда, и злобно пробормотала:
– Выгонять меня из этого дома, отдалять меня от него… Посмотрим! Посмотрим, кто уйдет!
Пройдя быстро и нервно, Айме дошла до конца конюшни, пристально всматриваясь… Бывшего мажордома не было ни там, ни в хлеву, ни в батрачном отсеке, ни на разрозненных участках земли, где хранился корм для скота. Айме ускользнула от неожиданной встречи с сонным парнишкой, который охранял, прошла под арками и задержалась с удивлением перед изящной темной фигуркой, которая вскарабкалась на груду сена, поедая что-то тайком.
– Колибри, что ты здесь делаешь?
– Я… я, ничего… ем… Но я не крал пирог. Ана сказала мне…
– Подойди и не говори громко. Где Хуан Дьявол? Почему ты не с ним, как всегда? Не знаешь, где он? Отвечай!
– Но я не знаю, где он, хозяйка, я правда не знаю. Он ушел утром на завод… – И таинственным тоном добавил: – Он забрал двух лошадей… Сначала одну, потом другую, и сказал, чтобы я ни с кем не говорил, ничего не говорил, если меня будут искать и спрашивать, и я спрятался. Я весь вечер прятался, пока не ушел этот дурной старик, который бьет людей… Баутиста, не он ли?