Моника
Шрифт:
– Хуан, мой Хуан!
Айме бросилась в его объятия, которые ее не оттолкнули и старались не сжимать, сдержать волнение. Освещенная надеждой душа Хуана вздрогнула, и тут же провалилась будто в пропасть. От удивления он прошептал:
– Ты… Ты… Это ты!
– Кроме меня, кто мог прийти к тебе, где бы ты ни был? Кто еще любит тебя всей душой, Хуан! Всей душой!
– Где-то здесь, осторожнее, – говорил старый Ноэль. – Дайте руку, Моника, этот пол очень скользкий, но именно в этом дворе нам нужно ждать.
– Вам не дал этот человек никакой
– Он не может дать. На нем ответственность за всех заключенных, как у начальника крепости, у него нет полномочий подписывать пропуска. Даже в этом деликатном случае он осмелился дать словесный приказ и у нас есть возможность во время смены караула. Сейчас я поговорю с тюремным часовым, у кого ключи. Пятнадцать минут двор не охраняется солдатами, за это время Моника может войти в тюрьму и поговорить с Хуаном без свидетелей, а мы подождем.
– Да, да, благодарю вас от всей души! – заверила Моника.
– Подождите-ка, – заметил Ноэль. – Думаю, в тюрьме есть посетитель.
Во дворе красноватый луч светильника осветил крытую повозку. Они стояли в углу огромных стен, а над их головами по узкому коридору ходили часовые охраны.
– Как только уйдут любопытные, мы подойдем ближе, и вы войдете в камеру, Моника, – сказал нотариус. – Я так понимаю, что он заперт с мальчиком, который был юнгой на корабле. Остальные в другом дворе.
– Пожалуйста, помолчите!
Задержав дыхание, Моника надеялась расслышать доносившиеся голоса, разобрать слова и фразы, но слышала лишь монотонный шаг часовых, а жадные глаза видели только освещенную решетку, где двигались расплывчатые образы.
Хуан резко расцепил ее руки на шее, словно этим хотел вырвать душившую горло досаду, словно она вылилась в грубом порыве на ту, которая побледнела перед его жесткостью.
– Зачем ты пришла? Чего ищешь? Кто тебя послал ко мне? Твоя сестра? Муж?
– Хватит, Хуан! Никто мне не приказывал, я пришла по своей воле, потому что хочу быть с тобой, потому что не хочу быть соучастницей замышляемой подлости против тебя. Я уже сказала, крикнула, что пришла потому, что люблю тебя! Люблю тебя, хоть сотни раз ты презираешь меня, отвергаешь меня, отвечаешь оскорблениями на мои сердечные слова. Подвергая себя опасности, я пришла, а ты так выражаешь благодарность? Если бы ты знал, как я страдала, плакала, что не осмелилась уйти с тобой! Я плохо поступила, знаю. Заслуживаю твоих оскорблений, но не ненависти; заслуживаю гнев, но не подозрительность. Разве не потому я здесь, что люблю тебя и не могу жить без тебя?
– А твоя сестра? Где твоя сестра?
Хуан остановил бросившуюся в его объятия Айме, решившую, что сломила его сопротивление. Крепче железного забора был грубый вопрос, властно ударивший хлыстом:
– Где твоя сестра? Что делает? Она заодно с Ренато, да? Это она сделала? Это была она?
– Это все, что пришло тебе в голову вместо ответа? – спросила оскорбленная Айме.
– Я не отвечаю, а спрашиваю! Что ты знаешь о Монике? Это была ты с Ренато на Доминике? Или он один искал ее? Чем вызвано все это? Письмом Моники, да? Ради Бога, говори!
– Это все, что тебе интересно? –
упрекнула возмущенная Айме. – Моя любовь, безумие, присутствие здесь, чему я подвергаюсь – ничего не значит для тебя? Ты неблагодарный негодяй, а я идиотка! Какое мне дело до того, в чем тебя будут обвинять и судить продажные судьи, которые навсегда посадят тебя в тюрьму? Какое мне дело, что будет с тобой, если ты такой неблагодарный?– О чем ты говоришь, Айме? – спросил ошеломленный Хуан. – Что ты сказала?
– Что ты дурак, мечтатель, ребенок, которого любой обманет! Тебя интересует Моника, волнует, что она думает о тебе, пытаешься выяснить, она ли донесла на тебя, не так ли? Только идиот может спрашивать подобное.
– Почему идиот? Я ничего ей не сделал! Что она сказала?
– А, не знаю я! Наверное, ужасы, раз Ренато стал вести себя так. Ренато и все. Донья София, даже моя бедная мать, которая ни во что не вмешивается, даже она чуть не спятила, когда получила письмо Моники.
– Письмо Моники? Моника написала матери?
– А ты не знал?
– Я подозревал, но прошло мало времени, чтобы ее письмо дошло. То письмо, которое могло быть всему причиной написано Моникой гораздо раньше. Но когда? Как?
– Я слышала о каком-то докторе.
– А, доктор Фабер! Его написал доктор Фабер, да?
– Когда я сказала, что ты глупец, то имела в виду, что доверяешь первым встречным.
– Я никому не доверяю, а тебе меньше всех. Скорее всего ты лжешь, чтобы я возненавидел ее! Хочешь, чтобы я оставил ее, посчитав предательницей! В который раз ты пытаешься заставить меня так думать! Хочешь, чтобы я ее возненавидел!
– Думаю, это она должна тебя ненавидеть. Как мужчина ты отомстил.
– Я не мстил! Ей я не должен мстить. Она не сделал мне вреда по своей воле. Она была лишь жертвой обстоятельств. Жертвой твоей подлости и интриг, жертва эгоизма и ревности Ренато. Я заблуждался, но ни она не виновата, ни… – Хуан прервался и с гневом спросил: – Почему ты так улыбаешься?
– Прости, Хуан, – притворно извинилась Айме, скрывая удовлетворение. – Успокойся. Ты прямо как тигр. Не следует все так воспринимать. Если бы ты чуть лучше знал людей, то тебя ничего не удивляло бы. Вижу, Моника тебя сильно волнует. Ты самый глупый, слепой и тупой из всех мужчин! Ты понимаешь, что на самом деле мы единственные жертвы?
– Ты? Ты жертва?
– Ты и я! Я имею в виду случившееся. Где ты сейчас находишься?
– Арестован конечно же. Но меня не смогут обвинить в чем-либо. Я долго доказывал, кто я, и теперь буду сопротивляться предстоящему, пока не докажу свою невиновность. Я ничего не сделал Монике. У меня есть свидетели.
– Какой ты наивный! Думаешь, тебя обвиняют в том, что ты плохо обращался с ней? Нет! Тебя обвиняют во многом и не без оснований, что неизбежно потянет тебя на дно. Вот увидишь. Моника не обвиняет, она держится в стороне. Скорее всего, если ее вызовут для дачи показаний, то она будет говорить в твою пользу. Может быть, публично поблагодарит за внимание к ней, когда она болела. Да какая разница, если она совершенно уверена, что ты не сбежишь, потому что тебя заманили в западню, из которой нет выхода?