Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

В контексте утверждения сциентизма в науке нельзя не упомянуть и позитивную философию О. Конта. Он считал, что каждая наука «сама себе философия», и поэтому не нуждается в метафизических основаниях, а должна строиться на объективных данных наблюдения и эксперимента. Создавая новую науку социологию по образцу естественных наук, Конт стремился сформулировать наиболее общие законы, которые, подобно законам Ньютона в философии природы, исчерпывающе объясняли бы общественное развитие и могли быть использованы для научного построения общества.

В XIX веке в наибольшей степени потрясли основы истины К. Маркс и Ф. Ницше, правда, разными путями. Маркс, стремясь открыть объективные исторические законы, в конечном счете, с помощью диалектики Гегеля утвердил релятивистскую трактовку истины как орудия борьбы рабочего класса. У пролетариата и буржуазии истины разные, даже если это касается истин в науках о природе.

Философия Ф. Ницше в значительной степени является переосмыслением идей А. Шопенгауэра, который объявил разум фикцией и положил в основу мира категорию воли. У Ницше воля к власти означает «перспективность» мира: «Сгустки атомов, “кванты” воли к власти воздействуют друг на друга в процессе вечного становления, “возвращения того же самого” создают бесчисленные комбинации, ансамбли, новые сгустки воли к власти только для того, чтобы вновь распасться и играть эту игру бесконечно…» [96] . Таким образом понимаемая «перспективность» и динамичность картины мира позволяет Ницше не только отрицать позитивную науку, но и критиковать все фундаментальные философские категории. По Ницше, фактов не существует, а есть только интерпретации. Одна из них – рационализм как мышление по схеме, которое создает лишь удобные для использования фикции и от которого человек никак не может избавиться. Нет ни истории, ни горизонта времени, нет причины, центра и периферии, иерархии, порядка, стратегии научного познания [97] . Писал Ницше и о мире как тексте, и о равнозначности познавательных систем. Что же все это, если не постмодернизм? Добавим, что литературность, афористичность, метафоричность, мифологичность, мозаичность текстов Ницше – это типично постмодернистский стиль изложения научного материала.

96

Введение в философию: Учеб. пособие для вузов / И. Т. Фролов и др. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Республика, 2003. URL: http://www.alleng.ru/d/phil/phil029.htm.

97

См.: Введение в философию…

Ницше также причастен к нигилизму [98] , под которым он понимал осознание несостоятельности как христианской идеи Бога (по Ницше, «Бог умер»), так и идеи прогресса, которую он считал версией религиозной веры. Помимо отрицания доказательств существования Создателя нигилисты отрицают объективно существующую нравственность и объективную истину, что означает отсутствие критериев предпочтения одного действия другому. Нигилизм в качестве магистрального, но тупикового направления в развитии европейской культуры рассматривали О. Шпенглер, М. Хайдеггер и некоторые другие философы.

98

Нигилистическое учение, отвергавшее человеческое естество Христа, возникло в XII веке, но было предано анафеме. В конце XVIII века понятие «нигилизм» возродил писатель и философ Ф. Г. Якоби.

В развитие положения И. Канта о том, что идеи разума (трансцендентальные идеи, выходящие за границы опыта) следует рассматривать «как если бы» их предметы существовали, и взгляда того же Ф. Ницше на истину как полезную ложь, на рубеже XIX–XX веков возникает фикционализм, который наиболее последовательно был развит немецким философом Х. Файхингером. Фикционализм утверждает, что все наши знания о мире суть фикции (иллюзии), которые следует оценивать лишь с точки зрения их практической полезности. Фикционализм следует отличать от прагматизма, появившегося в то же время. В фикционализме речь не идет об истине, тогда как в прагматизме вопрос об истине решается в связи с полезностью.

Теперь, когда в процессе краткого исторического экскурса мы дошли до времени расцвета промышленного капитализма и возникновения социального государства, можно поговорить и о «завоевании идеями масс людей». Период с конца XIX века до Первой мировой войны принято называть Прекрасной эпохой – эпохой триумфа автомобилестроения и воздухоплавания, бурного развития метро, успехов медицины, рождения кино, расцвета фотографии, становления модернизма в искусстве.

В конце XIX века в обществе преобладал научный оптимизм, «который заставлял людей верить, что царствие небесное того и гляди должно установиться на Земле. Огромные успехи науки и технологии заставляли думать, что разрешение всех проблем неподалеку. Ньютоновская физика была тем инструментом, с помощью которого собирались выполнить эту задачу», применив «хорошо известные принципы физической теории к конкретным случаям» [99] . Эту веру не поколебала даже свершившаяся на рубеже веков революция в физике, связанная с открытием структуры атома, созданием теории квантов и теории относительности, а также разработка неэвклидовой геометрии и теории множеств, тектонические сдвиги в химии, биологии, других естественных науках и в социально-гуманитарном знании, изначально ориентировавшемся на «точные» науки. И хотя в начале XX века научная картина мира изменилась и стала включать в себя неустранимые элементы неопределенности, сциентистское мировоззрение в обществе продолжало господствовать вплоть до середины 1910-х годов.

99

Рассел Б. Мудрость Запада: Историческое исследование западной философии в связи с общественными и политическими обстоятельствами / Ред. англ. изд. П. Фулкес; Общ. ред. и предисл. В. А. Малинина; Пер. с англ. М.: Республика, 1998. С. 428–429.

Здесь уместно упомянуть концепцию рефлексивной модернизации У. Бека [100] , в которой проводится принципиальное различие между рефлексией как социальным осознанием и осмыслением процессов, порождаемых современным обществом, и рефлективностью как столкновением общества с последствиями своего функционирования. По Беку, именно рефлективность является движущей силой истории. Помимо непроизвольного и незаметного столкновения общества с результатами своего развития, постепенно аккумулирующего какую-либо проблему до достижения критической массы, случаются и столкновения заметные – одномоментные и очень болезненные. В начале XX века наиболее заметным столкновением людей с реальностью стала трагическая гибель «непотопляемого» английского океанского суперлайнера «Титаник» ночью 14 апреля 1912 года [101] . Эта крупнейшая катастрофа на море привела к серьезному сдвигу в сознании людей той эпохи. Морские пути были сдвинуты к югу, был введен ледовый патруль и обязанность принимать меры по сигналам предупреждения. Появился новый стандарт поведения в чрезвычайных обстоятельствах, который был показан, прежде всего, большинством пассажиров первого класса, музыкантами оркестра и командой «Титаника». Но главное – была поставлена под сомнение абсолютная надежность техники и понята непреходящая важность человеческого фактора при управлении ею.

100

Более подробно эта концепция будет рассмотрена в разд. 3.3.

101

О причинах гибели «Титаника» см.: Зубков В. И. Социологическая теория риска: Учебное пособие для вузов. М.: Академический Проект, 2009. С. 334–336.

К концу Прекрасной эпохи научный оптимизм идет на убыль. Вот что уже в 1918 году пишет Н. Бердяев: «Мы живем в эпоху, когда истину не любят и ее не ищут. Истина все более заменяется пользой и интересом, волей к могуществу. Нелюбовь к истине определяется не только нигилистическим или скептическим к ней отношением, но и подменой ее какой-либо верой и догматическим учением, во имя которого допускается ложь, которую считают не злом, а благом» [102] . В качестве примеров таких догматических учений Бердяев называет марксизм и техницизм. Кроме того, в 1920–30 годы в агностическом лагере набирают силу философия жизни, прагматизм и феноменология, возникают философская антропология, экзистенциализм и персонализм.

102

Бердяев Н. А. Царство духа и царство кесаря // Бердяев Н. А. Судьба России. М.: Советский писатель, 1990. С.224.

Агностические настроения, «поддерживаемые» мировыми и гражданскими войнами, социальными революциями и экономическими кризисами, преобладают вплоть до середины XX века, когда становятся очевидными успехи научно-технической революции (НТР), сущность которой, как писали в советских изданиях, заключалась в превращении науки в непосредственную производительную силу. Так, электроника и новые композиционные материалы позволили создать продвинутые информационные технологии, высокоскоростной транспорт, ракетно-космическую технику, автоматизировать производство.

Не случайно, что в это время была предпринята очередная и вероятно последняя попытка открыть универсальные законы, объясняющие мир. Речь идет об общей теории систем и создании на ее основе кибернетики – науки об управлении системами. Основная идея была очень простой: если весь мир это система и состоит из систем – технических, биологических, человеко-машинных, социальных и т. д., то можно определить основные свойства, присущие всем системам, и вне зависимости от их природы целенаправленно воздействовать на них. Эта идея стала популярной не только в научном мире (множество исследователей в разных странах и научных областях, научные общества, монографии и периодические издания), но и в народе. Не зря Л. Гайдай, тонко чувствовавший пульс времени, включил тост про кибернетику в свой фильм «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика». Однако ни общая теория систем, изучавшая равновесные системы, ни появившаяся в последней четверти века синергетика, обратившаяся к системам неравновесным, в общем, не дали нам ничего существенно нового для самопознания, понимания общества и мира в целом.

В конце 1960-х годов снова наблюдается разочарование в науке, и эта тенденция сохраняется до сих пор. Во-первых, становится совершенно очевидным, что научно-техническое развитие влечет за собой целый ряд негативных и даже угрожающих последствий. Техногенные катастрофы, несмотря на все усилия специалистов, продолжаются, природные катастрофы прогнозируются с большим трудом, наука так и не может дать однозначных ответов на важнейшие вопросы современности, многие технологии и вещества сначала объявляются панацеей, а потом – серьезной опасностью. Что же после всего этого думать простому обывателю? Во-вторых, к середине 1970 годов темпы НТР заметно снизились, и в том числе потому, что человек-оператор в силу своей природной (биологической) ограниченности может управлять техникой лишь ограниченной сложности. Кроме того, усложнение техники снижает ее надежность. Поэтому современная техника, конечно, более удобная и «накрученная», но принципиально не отличается от техники сорокалетней давности. Сегодня ощутимый прогресс мы наблюдаем лишь в сфере информатики и связи [103] . В-третьих, социальные проблемы и войны видоизменяются, но никуда не исчезают. Современный международный терроризм сравним разве что с новой мировой войной. После недолгого перерыва возобновилось противостояние Запада и Востока. Современное состояние демократии вызывает разочарование у все большего числа людей. Кризисы перепроизводства сменились финансовыми кризисами, имеющими глобальный характер.

103

См.: Глуховцев В. О., Салахова А. И. Онтологические основания мировоззренческого кризиса современности // Век глобализации, 2016. № 1–2. С. 51–52.

На этом фоне в 1960–70 годы развиваются имеющие агностическую направленность герменевтика, постпозитивизм, неорационализм и постмодернизм, приобретают особую актуальность междисциплинарные исследования неопределенности и риска. Программным для современного научного познания можно считать высказывание одного из основоположников рискологии Н. Лумана: «Будущее неопределенно, и потому есть риск. Свободного от риска поведения не существует» [104] . В том числе не свободны от риска ошибки и деятельность ученого, и тем более применение результатов этой деятельности на практике.

104

Луман Н. Понятие риска // THESIS, 1994. Вып. 5. С. 155.