Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

Что касается теории познания в целом, то в XX веке его основные направления (несмотря на богатую палитру различных и неоднозначно трактуемых теорий и школ) чаще всего определяют как сциентизм и антисциентизм. Сциентистсткое направление – позитивизм, прагматизм, философия техники, системный подход, структурализм и продолжающие традиции немецкой классической философии неокантианство, неогегельянство и марксизм – соотносится с гностицизмом, рационализмом и верой в научно-технический прогресс. Антисциентистское направление – многочисленные теории религиозной философии, философия жизни, феноменология, философская антропология, экзистенциализм, герменевтика и обсуждаемый нами постмодернизм – соотносится с агностицизмом, иррационализмом и опасениями по поводу научно-технического развития. На протяжении века эти направления сосуществуют и полемизируют между собой, но похоже, что, в конечном счете, антисциентизм все же побеждает.

В центре антисциентистского мышления находится человек, смысл его существования, возможности его свободной самореализации, а эти проблемы не имеют рациональных решений. Наиболее ярко антисциентистский тип мышления проявился в экзистенциализме, который приобрел наибольшую популярность в период с середины 1940-х до середины 1960-х годов.

Если для сциентистов истина добывается субъектом, беспристрастно препарирующим объект, то для экзистенциалистов истина открывается человеку в экзистенции – непосредственном переживании, а значит и понимании им своего существования – себя и бытия. Специфика этого переживания у разных авторов различна. По К. Ясперсу, подлинная экзистенция переживается в «пограничных ситуациях» – смерти, страдания, борьбы за обыденное существование, неизбывной виновности и представленности воле случая, которые человек не в состоянии изменить. От неизбежных в жизни опасностей и крушений человек ищет убежище в достижениях науки и техники, в поддержке со стороны общества, семьи, в вере и духовности. Однако все это – частности в мире тотальной ненадежности, которые не устраняют постоянной угрозы человеческому существованию [105] . Для Ж.-П. Сартра каждый человек ничем не предопределен, уникален и не может быть объяснен ни ценностями, ни социальными предписаниями. Поэтому экзистенция – это процесс творения человеком себя посредством свободного выбора. Оборотной стороной его свободы и опоры только на самого себя выступает чувство тревоги. У Н. Аббаньяно основным инструментом философского анализа является возможность, противопоставляемая необходимости. Существуют и другие интерпретации, но все они едины в том, что экзистенциальная истина не есть нечто цельное, тотальное – она находится в процессе постоянного становления, и поэтому всегда не завершена (подобно постмодернистскому знанию).

105

См.: Буржуазная философская антропология XX века / Отв. ред. Б. Т. Григорьян. М.: Наука, 1986. С. 25–26.

Несмотря на то, что опыт каждого человека уникален, он не является зацикленным на себе «интроспектом». Человек всегда включен в конкретные жизненные ситуации, и поэтому должен соотносить себя с другими людьми. Эта проблема интерсубъективности решается посредством раскрытия (по К. Ясперсу, «прояснения») экзистенции в процессе экзистенциальной коммуникации, когда люди открываются друг другу как самоценные неповторимые личности и становятся соучастниками экзистенциального переживания. Однако эти интеракции небеспроблемны и могут быть связаны с агрессией и борьбой.

В последней трети XX века помимо противостояния происходит конвергенция сциентистских и антисциентистских взглядов, в наиболее явном виде проявившаяся в постпозитивизме. Напомним, что в концепции рационального поведения К. Поппера любое коллективное, а тем более индивидуальное знание, в том числе и научное, существует в виде предположений, носит гипотетический характер, подвержено ошибкам и не позволяет сформулировать всеобщие законы. Поэтому ученый отстаивает либеральный взгляд на рациональность, связывая ее с сотрудничеством и конкуренцией между множеством действующих индивидов. Последние, с одной стороны, преследуют собственные цели, с другой, – находятся друг с другом в состоянии постоянного диалога по поводу возникающих противоречий. Этот диалог носит рациональный характер в том смысле, что принимает во внимание доказательства, а не личность и статус доказывающих. В соответствии с этим система коммуникации действующих и конкурирующих друг с другом субъектов должна быть основана на признании всякого, с кем общаются, потенциальным источником разумной информации и доказательств (принцип толерантности) [106] .

106

См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 тт. / Пер. с англ. под общ. ред. В. Н. Садовского. М.: Культурная инициатива; Феникс, 1992. Т. 2. С. 261.

Критический рационализм К. Поппера – программное положение постпозитивистов. Так, И. Лакатос провозглашает принцип фальсификации знания, П. К. Фейерабенд – эпистомологический анархизм как отсутствие универсальных методологических правил, М. Поланьи – фидуциарный посткритический подход, в соответствии с которым мы полагаем больше, чем можем доказать, и знаем больше, чем можем выразить словами. К постпозитивизму близки взгляды неорационалистов (Г. Башляра и др.).

Помимо проведения в жизнь агностицизма как познавательного принципа можно назвать и другие факторы, объективно затрудняющие поиск научной истины: (а) истина для разных людей означает различные вещи, и ученые в этом смысле не исключение; (б) существует разрыв в отношениях между философией и наукой, инициированный еще О. Контом, в результате чего обе стороны должным образом не воспринимают друг друга; (в) возрастает дифференциация научного знания, что означает: во-первых, утрату взаимопонимания между учеными; во-вторых, все большую их специализацию и сужение областей, в которых они могут быть экспертами; в-третьих, потерю ими общей перспективы познания реальности.

Проблема перцепции истины весьма специфична и требует отдельного обсуждения [107] . Здесь скажем только, что в современной префигуративной культуре (М. Мид) происходит постоянная переоценка ценностей, изменяются жизненные установки и представления людей о мире, о себе и об их месте в этом мире. При этом наука все более перестает восприниматься как средство решения встающих перед людьми проблем. Поэтому каждая социальная группа решает их, опираясь на собственные ценности и представления.

107

См., например: Зубков В. И. Социологическая теория риска: Учебное пособие для вузов. М.: Академический Проект, 2009. С. 54–70.

Что касается дифференциации областей познания, то ее начало связано с выделением из философии естественных наук, наиболее интенсивно происходившим в XVII–XVIII веках и сформировавшим классическую науку. Дифференциация науки продолжается и по настоящее время. Во-первых, наряду с естественными науками формируются гуманитарные, социальные и технические группы наук. Во-вторых, отдельные науки разделяются на дисциплины. В-третьих, появляются новые науки на стыке наук внутри групп и между ними (дифференциация путем интеграции). При этом современной тенденцией является формирование наук не по предметному, а по проблемному принципу. Все это позволяет повышать полноту и глубину изучения отдельных фрагментов реальности, но приводит и к отрицательным эффектам, указанным выше.

Попытки нивелировать издержки естественной дифференциации наук путем их «волевой» интеграции предпринимаются, начиная с конца XIX века. Так, объединялись знания разных наук об отдельных феноменах, например, о развитии ребенка под названием «педология» или закономерностях достижения личностью вершины своего развития под названием «акмеология»; создавались так называемые метанауки, объясняющие реальность с помощью какого-либо «всеобщего» принципа, например, теория систем и синергетика; предлагались высшие уровни науки, являющиеся промежуточным звеном между философией и частными науками и обобщающие данные последних, например, социальная теория. Однако все эти попытки интеграции наук не имели особых успехов. Во-первых, потому что адекватно объединить понятийно-категориальные аппараты различных наук невозможно, ибо они представляют собой специфические «языковые коды» для описания разных предметных областей [108] ; ведь наличие собственного предмета конкретной науки является основным условием ее существования. Во-вторых, очень часто интегрируемые науки изучают одни и те же феномены с разной степенью «разрешения», т. е. более общо или более детально; но если мы выбираем более детальную интерпретацию объекта, то что нам дает такая интеграция? В-третьих, объяснять реальность с точки зрения какого-то одного принципа, по сути, означает абсолютизировать количественное разнообразие реальности в ущерб признанию ее качественного разнообразия.

108

Попробуйте прочитать любой текст, претендующий на «метанаучность», и вам сразу станет ясна основная научная специализация автора. Если же текст написан несколькими авторами, имеющими разные специализации, то, как правило, он похож на лоскутное одеяло.

Подводя промежуточный итог наших рассуждений, можно утверждать, что принцип сомнения в истине, как бы он не назывался и в каких бы формах не выступал, имманентно присущ процессу познания на протяжении всей его истории. Другое дело, что в одни периоды, в одних школах и теориях он является ведущим методологическим принципом, а в других – нет. Исторические причины этого были различными, однако, имея критическую направленность, он всегда проявлялся как свободомыслие и аргумент против всего принятого и устоявшегося, против догматов и авторитетов. Что касается постмодернизма, то критикуя научную истину, он использует аналитическую методологию начала прошлого века, восходящую к античной софистике.

PRO

Вырвавшись из цепких лап средневекового догматизма, человечество с радостью стало открывать первые естественные неопровержимые законы мира. А Ф. Бэкон поднял на пьедестал эмпирическое познание как способное добывать вечные и понятные всем истины и защищать их от критики тех, кто использует «спекулятивное мышление». Однако к концу XX столетия выяснилось, что таких истин очень мало. Но самое главное, что даже на уровне обыденного сознания и здравого смысла стало очевидным, что мы не в силах познать бесконечный космос, к которому только-только прикоснулись своими электронными телескопами и микроскопами. А наука с ее «вечными истинами» лишь выхватывает определенные фрагменты реальности и пытается «навести в них порядок».

Последствия веры в науку и просвещение видны невооруженным глазом именно на обыденном уровне. Агностический пафос постмодернизма на этом уровне как нельзя лучше отражает название комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Именно то, что ум не приносит человечеству и отдельному человеку счастья, и заключается важнейший вывод эпохи, когда наука воспринималась как высшая форма духовной деятельности.

Наука и образование делают человека умным. Умный человек должен приносить больше пользы, чем глупый. Умный человек должен жить лучше, чем глупый. Это аксиомы, которые оправдывали и оправдывают то первостепенное место, которое наука когда-то заняла в жизни людей. Фактически, это обыденные основы веры в науку. И если бы они оправдывались жизнью, судьба науки и всех проектов эпохи модерна могла бы сложиться совсем по-другому. Но реальность постоянно опровергает эти аксиомы и тем самым снижает престиж научной деятельности, желание ею заниматься и вообще быть умным.