Мор мечей

Аль-Рашиди смотрел на свое синее заклинание.

– Да. – Лицо его начинало расплываться и сиять белым светом. – Я оставляю это знание в хороших руках. Мне нет дела до того, что вы язычники. Все люди должны выступить вместе. Я посадил дерево, и оно выросло. Я не пересеку Иордан, но клянусь тысячью имен Аллаха, одайн вздрогнут. И драконы тоже. И крааль, и все Дикие твари. Морган Мортирмир, я дарую тебе свое предсмертное благословение и все, что ты получишь вместе с ним. В час триумфа не забывай о справедливости. А то и о милосердии.

Лицо старика сияло, как луна… почти как солнце.

– Прости, – сказал он Габриэлю.

– Я знаю, что грядет. Даже если мы победим.

– Это возможно? – спросил Аль-Рашиди, раскидывая руки. Не у Габриэля, у чего-то неведомого.

А потом широко улыбнулся и обратился в свет. Габриэлю показалось, что он успел засмеяться от удовольствия.

Сам Габриэль уже убегал из Дворца умирающего человека и тащил Мортирмира за эфирную руку.

– Подожди! – кричал Мортирмир, как мародер, которого тащат из горящего дома. – Все здесь! Сотни лет работы пропадут!

Габриэль уже оказывался во Дворце умершего человека. Более жуткого конца он и представить себе не мог, но все же мольбы Мортирмира не пропали зря.

Как грабители, ничего не знающие о сокровищнице, они нырнули в ближайшие комнаты. Габриэль увидел небольшую нишу и перенес ее в свой Дворец, не изучая, хотя понял, что она как-то связана с водой.

А потом, как и у отца Арно, Дворец вспыхнул и начал гаснуть. Коридоры затряслись.

Мортирмир встал, как прибитый.

– Полагаю…

Даже в безвременье эфира объяснять было некогда.

– Заткнись и давай со мной.

Коридор гас.

Габриэль потянулся к Бланш. Он чувствовал ее даже из чужого Дворца. Нащупав ее, он обнаружил золотой шнур, которым до сих пор был связан с Амицией. Он засмеялся, хотя стены вокруг исчезали.

– Твоя очередь меня спасать. – Он взялся за золотую веревку любви и дернул за собой Моргана.

Амиция бродила среди коек в саду аббатисы. Кровати расставили по всей крепости. От кашля умирали сотни, если не тысячи людей.

Амиция не работала. То есть она приносила судна, убирала гной, подавала прохладные компрессы, читала вслух и произносила молитвы над мертвыми. Два дня, минувшие с тех пор, как армия ушла из гостиницы в Лиссен Карак, она не спала. Но и не творила заклинаний. Гармодий и аббатиса просили ее об этом, и она подчинилась.

Она смотрела, как слабые герметисты с маленьким запасом энергии лечили больных, пока не кончилась умбротская кость и вообще всякая кость немертвых. Зрелище это давалось ей тяжело. Каждый рыцарь, имевший кинжал с костяной рукоятью, сдал свое драгоценное оружие, и эти рукояти тщательно проверили и размололи в пыль. Порошок лег в основу сложного трехчастного заклинания, которое изгоняло кашель и позволяло телу самому исцелить себя, если дело не зашло слишком далеко.

Они шли наравне с чумой. Новые больные появлялись с той же скоростью, с какой они отпускали исцеленных, неспособных больше заразиться. Выздоровевшие были частью плана, потому что они возвращались в свои деревни с известием, что лекарство найдено, и знали, куда отправлять больных и каждый осколочек кости из Ифрикуа – каждый игольник, рукоять ножа, шило или столовый нож. Все, сделанное из этого материала. Но люди продолжали умирать, особенно в северном Брогате.

Гармодий уже был в Харндоне, где хранились большие запасы кости.

Но попасть сюда вовремя эти запасы не могли. Габриэль обещал прислать кость из Ифрикуа, Гармодий – из Харндона, но запасы Мирам истощились. Через день или два люди начнут умирать просто из-за того, что Лиссен Карак слишком далеко.

И все же Амиция берегла силы. Она знала, что ее кожа теперь все время светится, что ее Превращение приближается с каждым днем, даже если она не пользуется силой. Королева и Мирам просили ее обождать, потому что нуждались в ее помощи. Гармодий просил ее обождать, потому что в миг начала Превращения Эш напал бы на нее.

– Ты ценнее нас всех, – сказал он. – Но ты первая велишь не жертвовать Джарсеем и Брогатом ради твоего спасения.

Странное это было существование. Она торопливо поужинала рыбой, глядя, как светятся ее руки, и не понимая, почему у нее вдруг стал плохо работать желудок. Больной желудок казался прямой противоположностью Превращению. Она улыбнулась своим мыслям и пожалела, что не может поделиться ими с Габриэлем.

Она вошла в свой Дворец, осторожно потянула за золотую нить, привязанную к пальцу, и почувствовала, что он идет. Даже в реальности она на мгновение увидела его и Моргана Мортирмира в каком-то длинном темном туннеле.

– Спасибо, – весело сказал он. – А ты где?

– В Лиссен Карак.

– А мой брат?

– Ушел на запад со Сказочным Рыцарем и армией. Почему мы раньше никогда не переговаривались таким способом?

– До этого момента я не считал любовь стратегическим ресурсом, – пояснил Габриэль.

– Эш нападает на Н’Гару.

Она уже меркла.

– Гэвин его остановит.

Она исчезла.

Габриэль очнулся в кабинете Аль-Рашиди. Он умирал от голода, солнце уже садилось, а значит, прошел почти целый день. Слуга подал ему воды.

Мортирмир бросился к дивану, но Аль-Рашиди умер уже давно, и слуги успели унести тело.

– Это был великий человек, – сказал Мортирмир. – Гармодий пришел к нему в моем возрасте, и Аль-Рашиди уже был стар.

Габриэль, сохранивший почти все воспоминания Гармодия, улыбнулся. Сорок лет назад, в этой самой комнате, Гармодий щелкнул пальцами. Аль-Рашиди повернулся и поднял руку…

Их обоих окутали сияющие полусферы, у мастера – глубокого зеленого цвета истинной веры, у Гармодия – болезненного, гнойно-желтого. Или цвета новой золотой монеты.

Все студенты и рабы попадали на пол, закрыв головы руками, или скорчились под столами.

– Я не хотел никому причинить вред, – сказал Гармодий.

Мастер засмеялся.

– Ты силен. Зачем ты явился вот так? Ты мог просто постучать в дверь и назваться.