Морана
Шрифт:
Да, обкомы с райкомами успокаивали граждан и заверяли о том, что все необходимые меры предпринимаются: просили проявить понимание и дисциплину — но все равно, настроения в республиках стали тревожными, и даже отчасти «чемоданными». В приграничных областях Особых военных округов свирепствовали пограничники и НКВД, которым на помощь придали все армейские кавалерийские дивизии: опять же по слухам, все вспышки болезней, поджоги и вроде бы (но не точно!) слетевший под откос целый поезд с авиационным бензином длянемцев — были делом рук польских диверсантов и разных недобитков-националистов. Особенно последних: наверняка именно они и потравили уменьшившиеся из-за жары источники воды какой-то химической дрянью! Правды никто толком и не знал, но кордоны на дорогах и сплошные проверки документов говорили сами за себя: вдобавок, колхозные стада и прочую общественную живность всё в том же апреле начали планомерно перемещать куда-то вглубь страны, вместе со скотниками-доярками и их семьями. Вывозили часть зерна из элеваторов, силос из ям и картоху — да даже копенки прошлогоднего сена по возможности прихватывали и грузили в вагоны! Когда эшелоны катили на восток, многие эвакуируемые могли видеть, как вдали от путей экскаваторы и бульдозеры копают большие рвы, очень похожие
На следующий день после выхода газет с обращением первого Зам Председателя СНК начались запланированные еще два года назад общевойсковые учения в Прибалтийском и Киевском Особых военных округах — откуда в кинотеатры страны тут же хлынуло множество профессионально снятых пятиминутных роликов-киножурналов. Затем на голубые экраны вышла новая музыкальная комедия «Сердца четырех», а через неделю после кинопремьеры ярко стартовали массовые продажи четырехтомника «Падение Трех Империй» на отличном русском языке. А так как описанные в этом труде «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» происходили всего двадцать пять-тридцать лет назад, то множество живых очевидцев и непосредственных участников тех грозных событий тут же обеспечили изданию повышенный спрос. И заодно прекрасно отвлекли советскую общественность от временных трудностей и эвакуационных мероприятий в Советской Белоруссии и Украине. В стране победившего пролетариата прекрасно помнили не только Первую мировую и революционный угар Октября — но и то, что было после. Бездушный и беззаконный прагматизм интервентов-оккупантов; кровь и ужасы Гражданской войны, повсеместный голод, эпидемии тифа с холерой, бандитизм и разруху… Рудольф Гесс при жизни был известным нацистом и националистом, но его «Падение» оказалось книгой поистине интернациональной: вслед за Францией, Австрией и Венгрией, граждане СССР сдували со своей памяти пепел времени — под которым, как оказалось, вполне себе тлели багрово-алые угольки подсердечной ненависти к англосаксам. Кто знает, до какого градуса дошло бы кипение страстей, но очень кстати в «Правде» и «Труде» отметился большой статьей нарком Внутренних дел товарищ Меркулов. Который для начала скупо осветил успехи НКВД в деле расследования случившихся массовых диверсий: благодаря помощи неравнодушных граждан, работники государственной безопасности успешно изобличили и вскрыли сразу несколько разведывательных сетей иностранных государств. И хотя чекисты охотились прежде всего за английскими шпионами и идейными вредителями-националистами, но заодно удалось вычистить остатки агентуры польской Офензивы[1] и румынской Сигуранцы[2]. Попутно прихватили какую-то литовско-латвийскую мелочь, недостойную отдельного упоминания — зато через нее вышли на резидентов французского Генерального директората внешней безопасности. Про германский Абвер нарком НКВД скромно умолчал, хотя как раз структуры немецкой военной разведки пострадали больше всего — особенно в приграничных областях и на промышленном Урале. В продолжение этого своеобразного отчета, достаточно внятно указавшего народным массам на островное происхождение теперь уже точно рукотворных эпидемий, Всеволод Николаевич упомянул про новое расследование гибели его предшественника, «железного» наркома Ежова. Мол, вскрылись кое-какие неприятные факты о некоторых высокопоставленных товарищах, который оказались и не товарищами вовсе, а гнидами, продавшимися западному капиталу и организовавшими авиакатастрофу… Вот только сколь веревочке не виться, а конец всегда один: НКВД это не только щит на страже покоя мирных граждан, но и карающий меч пролетарского правосудия, беспощадного к предателям Отечества! В связи с чем Меркулов как бы невзначай упоминал, что явка с повинной гарантированно освобождает от высшей меры социальной защиты и длительных путевок на лагерные курорты. Завершалась же статья главного чекиста страны обещанием неизбежного возмездия всем врагам Страны Советов, причем Всеволод Николаевич очень толсто намекнул на военные преступления интервентов во время Гражданской войны — мол, с финнов начали, поляками продолжили, а там кто знает, может со временем и до остальных нелюдей доберемся? Недаром же товарищ Сталин еще в тридцать восьмом году заявил с высоких трибун…
«Никто не забыт, и ничто не забыто!»
С отъездом в Ярославль почти всех обитателей детдома номер четыре, тишина и спокойствие недолго царили в главном жилом корпусе и боковых флигелях. Да, воспитанников осталось всего ничего, чертова дюжина взрослых студентов и студенток минского Политехнического института и трех техникумов — оставшихся до первой декады июня из-за переводных экзаменов. Вот только отсутствующих детей и подростков старательно заменяли самые обычные солдаты Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Молодые девятнадцатилетние защитники Родины, под командованием двух опытных младших сержантов, и имея штатным вооружением новенькие ломы, топоры и гвоздодеры, доблестно напали на малый спортзал и часть опустевших спален, начав весьма аггрессивно, о при том аккуратно разбирать и вывозить в неизвестном направлении шпунтованные доски полов. Еще одно отделение бойцов направили на более сложную задачу: красноармейцы осторожно вынимали из оконных переплетов большие листы дефицитного стекла, бережно упаковывая затем «трофеи» в специально сколоченные ящики. Незаметно пропала большая часть дверей и подоконных досок, следом шумно «эвакуировали» из подвальной выгородки угольную печь с бойлером. В один из дней из труб второго-третьего этажей пропала вода — а следом начали исчезать и сами трубы… Минский детский дом номер четыре стремительно угасал, но ничуть этому не печалился: ведь те, кто был смыслом его существования, кто вдыхал жизнь в его каменные стены, унесли-увезли с собой в далекий
город его душу. Пока была жива она, продолжал жить и приют для сирот… Хотя тем, кто все еще проживал в его старом и порядком обветшавшем «теле», временами было откровенно неприятно слышать протяжные скрипы отрываемых досок и разбираемых стропилин: уж больно те были похожи на стоны и предсмертный хрип.— Ой, Хугин прилетел!
Внимательно оглядев двух девушек, сидевших и болтавших о результатах своих переводных экзаменов возле распахнутого окна, большой ворон все же соизволил спланировать с верха фрамуги на недавно помытый подоконник. Подозрительно пошарив взглядом по безлюдной спальне, в которой не хватало пяти кроватей и тумбочек, добытчик успокоенно расправил и сложил крылья.
— Опять что-то притянул…
Блестя чем-то характерно-желтым в клюве, деловитый птиц прошелся по застеленной газетками поверхности к игрушечному сундучку из толстого картона, склеенному хозяйкой специально для своего рачительного питомца. Положив добытую где-то женскую сережку, Хугин вытащил из проволочной проушинки спичку и откинул крышку сей сверхнадежной скрыни. Сунув внутрь клюв, он тут же для верности поглядел на добытую сережку одним лишь левым глазом… Затем дал полюбоваться красивым блеском сокровищ и правому… И напоследок вновь оглядел наблюдающих за нам девушек. Недовольно потоптавшись, зарыл сережку поглубже в остальные трофеи, полюбовался-поперекладывал пару минут скопленным имуществом, после чего ловко закрыл сундучок и вернул спичечный засов на место.
— Хуги, а где Саша?
Наклонив голову набок, ворон словно задумался. Затем скрипуче произнес:
— С-скоро!
И искусно озвучил стрекот швейной машинки. Кто-то другой просто поумилялся бы умениям антрацитово-черной птички в имитации звуков, а вот подруги лиловоглазой блондиночки переглянулись и дружно засобирались в кабинет труда — одно из немногих оплотов прежнего порядка, еще не павших под напором хозяйственных красноармейцев. Единственно, теперь дверь швейного класса вместо врезного замка закрывалась на шпингалет: но что гораздо важнее, никто из пришельцев не посягал на оставшийся в кабинете массивный шкаф, у которого с запорами по-прежнему все было в порядке.
— Слушай, надо, наверное, за водичкой сходить? Саша придет, а у нас сейчас не умыться, ни чая толком заварить…
Сняв крышку с мятого жестяного бака, спасенного воспитанницей Морозовой при разграблении ордами РККА приютской кухни, жгучая брюнетка заглянула внутрь и вздохнула. Воду из единственного пока еще работающего в детдоме крана пить было попросту невозможно, ибо ржавчины в ней было столько, что она противно скрипела на зубах — но и топать на соседнюю улицу к водозаборной колонке, по июньской жаре, откровенно не вдохновляло…
— Пошли.
Вроде бы и невелик был путь туда-обратно, а к возвращению водонош в кабинете уже появились следы недавнего визита их подруги. На одиноком столе стояла в ожидании чайника небольшая дорожная спиртовка, рядом с ней лежала плотно набитая чем-то холщовая сумка-рюкзачок Саши. Жарился под солнцем небрежно брошеный на подоконник тючок из потрепанного и грязноватого брезента, крест-накрет перевязанного бумажным шпагатом… Но что гораздо важнее, рядом со спиртовкой высилась картонная коробка с узнаваемым, и весьма влекущим содержимым! Кто же из минских сирот не знал упаковку тортов из городских кондитерских?!? Сунувшаяся первой к торту Анна звонко огласила название лакомства:
— Торт Заххер… Э-э?
Вчитавшись, пшеничная блондиночка уже без прежней уверенности и гораздо тише сделала второй заход, совпавший с появлением в дверях Александры:
— Захер? Блин… Саша, что это за торт такой?!?
Уткнувшаяся головой в спину Соледад (которая и сама стояла откровенно красная от еле сдерживаемого смеха), лиловоглазая блондиночка чуточку сдавленно пояснила:
— Аня, при произношении ударение на первую «а».
— Да? Ой, нет! Это еще хуже получается! Саша!?
Странно хрюкнув, испаночка спрятала лицо в ладонях и отвернулась к брошенному у порога бачку с водой — оставив привычно-спокойную, но отчего-то подозрительно румяную Морозову перед лицом обиженно надувшейся от столь явного розыгрыша подруги.
— Его лет сто назад изобрел австрийский кондитер Франц Захер, а потом усовершенствовал его сын Эдуард. Фамилия такая у людей была, понимаешь?
Недоверчиво изучив явно фабричный этикет, Анна простила подруг, и через пару минут уже сама хихикала над тем, как же не повезло торту с названием. Вскоре полный чайник встал над разожженой спиртовкой, а две подруги начали допытываться у выпускницы Минского медтехникума, как там поживает ее диплом о среднем медицинском образовании? В смысле, когда второкурсницы этого же учебного заведения уже смогут подержать его в руках. Или авторитетная комиссия, в которую затесался аж целый военврач второго ранга, все никак не может решить, какими чернилами заполнять итоговую государственную аттестацию студентки Морозовой?! Страдальчески закатив глаза, беляночка недолго порылась в своей сумке-рюкзачке и последовательно выложила перед подругами диплом в обложке темно-бордового цвета, и темно-зеленую книжечку военного билета. Странно, но активно домогавшиеся диплома девчата абсолютно одинаковым жестом протянули руки именно к документу народного комиссариата обороны СССР: однако серпасто-молоткастый военник достался более расторопной Родригез, что же касается Тимченко, то ей достался утешительный приз — выглядевший как сложенный вчетверо листок казенного вида, лежавший меж похрустывающей новенькой обложкой и первой страничкой.
— Ух ты! Военфельдшер запаса… М-м, с отсрочкой от призыва на действительную службу до ноября сорок четвертого года. М-м? А, тебе как раз восемнадцать лет будет!
Александра подтверждающе хмыкнула:
— Военврач в дипломной комиссии так разорялся на тему моего юного возраста, будто мне прямо завтра в штыковую атаку идти.
Под смешок Соледад, аккуратно развернувшая свою добычу Аня удивленно поинтересовалась:
— Предписание? Явится в медицинско-санитарный батальон номер… Хм? Са-аш?!
— А это уже наши любимые педагоги припомнили мне недостаток больничной практики. Буду теперь два месяца набирать ее в медсанбате Минского УР-а, проникаясь суровым армейским бытом, и пропитываясь запахами портянок и формалина. Зато потом явлюсь в Ярославль в новенькой военной форме, хромовых сапогах, и с большой красивой медалью в форме клизмы… Не меньше второй степени, и чтобы на ней были перекрещены шприц и скальпель. Да! И обязательно с винтовкой на плече. Буду всем под большим секретом рассказывать, что военные фельдшеры используют штык для эвтаназии безнадежно больных, а приклад для рауш-наркоза, и…