Морок

Понимания скорой погибели не было. Вернее, конечно было, но отдавалось в голове, как-то сухо, да вяло. Амба, так амба. Больше напрягали мысли о патронах. Их становилось меньше. Запасы свинцовых округлышей, позволяющих тормозить обкуренных боевиков, таяли. Зорин воевал уже третьим автоматом, снятым с плеча убитого солдата. Оставалась ещё винтовка, да патрон в кармане. Для себя патрон. Стоял вопрос сможет ли? В себя то? Память об изрезанных товарищах, была тем самым ответом, но еще было больше желание — жить. Безысходное отчаяние теснило робкая надежда. Тщетная надежда. Они лежали в приямках, за стволами и корнями деревьев, каждый в своём укрытии, лежали, придавленные плотным огнём противника, в промежутках огрызаясь. Неторопливо прореживая число дудаевцев. Почти безрезультатно.

Мишин приказал осадить со стрельбой, беречь патроны и палить по приказу. В какой-то момент стрельба стихла вовсе. Боевики что-то задумали. Мчаться им в атаку было не с руки. Ни факт, что на свои же ловушки и нарвёшься.

— Русские-е! — Заорали из-за противоположных стволов деревьев. — Предлагаю вам бросить эту войну! Сдайте своих сержантов и офицеров, и обещаем вам в обмен жи-изнь!

Орал сволочь чисто на русском, и насколько уловил Вадим, без характерного гортанного акцента, присущего всем кавказцам.

— Вы не виновны, что здесь! Мы понимаем… Вас сюда пригнали, не спрося-я! Поэтому, мы вас проща-аем! Выходите с поднятыми руками! Без оружия-а!

Вадим отвлечённо думал не о том, что кричал «доброжелатель», а о том, как хорошо, пусть ненадолго, не слышать автоматный треск, тугие, бьющие по перепонкам разрывы гранат. Как хорошо, просто лежать на сухих, влажных листьях. Лежать и дышать их запахом. А они оказывается, пахнут. И ещё как! Это запах жизни. Той, что через минуту могут у него отнять.

— Ну, что, Серёжи?! Думайте быстрее-е! Всех сдавшихся ждёт сытный обед и сто грамм по-русски!

— А может, ты нам баб обеспечишь?! Раз, всё у тебя по-русски?! — Выкрикнул Мишин.

Было слышно, как «доброжелатель» на тарабарском переводит своим. В стане врага послышался смех.

— Не о том думаешь, Серёжа-а! — Весёло со смехом продолжил собеседник. — Ты думай, как бы наши джигиты из вас самих женщин не сделали. На войне ведь всё бывает!

— А ты попробуй, обезьяна!!! — Дерзновенно заорал Мишин. — Обещаю. Кастрирую не больно! И джигитам переда-ай! Их яйца заспиртуем на вашей же водке! И отправим в музе-ей!!!

Он примкнул штык-нож к АКМ и взглянул на Вадима.

— Тоже, что и я. — Не громко произнёс он. — И аккуратно передай всем. В полголоса, а лучше знаком покажи. Готовим штыки, ребята.

И вновь заорал далёкому дереву:

— Чего приумолк, паскуда?! Отросток свой прячешь?! Правильно делаешь…

Во вражеских укрытиях шумно переваривали услышанное. Несколько раз, вперемежку с горным наречием, вылетали русские матюки. Свои ругательства, видно не отражали эмоционального кипения горской души.

— Нехорошо сказал, Серёжа! — Наконец посетовал вражий словоохот. — Обидно сказал. Тебе лично советую застрелиться! С того света посмотришь, как твоё дохлое тело на лоскуты делить будем. Тебе советую честно, живым не сдаваться!

— Спасибо, Ахмед… Мамед… Или как там тебя?! Чингиз-Срань Батькович! — Мишин осознанно привлекал к себе внимание. Наработанный, в командных орах голос, на удивление никогда не срывался. А ведь, кричал он, дай бог!

Вадим давно примкнул штык-нож, и, пользуясь перепалкой двух сторон, «подготовил» аналогично, ближайших к нему бойцов. Те незаметно продублировали остальных. Он понял замысел сержанта. И поняли все. Это был единственный шанс. Продать дорого свою жизнь. Ценой броска, врукопашную. Пробить брешь, и если повезёт, уйти. Уйти, или погибнуть. Что одинаково вероятно. Но в любом случае это шанс. Да и смерть будет покрасивше, чем вот так: быть придавленным к минным полям и словно в тире, расстреливаться чернотой.

Огонь с ожесточённой силой, принялся шерстить по позициям, вжатых в землю бойцов. Было ясно: их сотрут в ноль, и не вопрос, что с трупами ещё поизвращаются, в силу своих попорченных мозгов. Крючок, закинутый на авось, вернулся пустой, и чеченцы не получили слабых и малодушных. Оставалось убить. Сжечь противника. А едкие слова русского сержанта не оставляли сомнений, что «спрос» будет и с мёртвых.

— Не стре-ля-ать!!! — Сдерживал солдат Мишин, вжимаясь от пуль, за корневищем поваленной берёзы. Не стреляли. Хотя соблазн был, особенно когда осмелевшие духи, пошли неприкрыто и нагло, шевеля свинцом их залежи.

Они были уже различимо близко, и Вадим, своим обостренным зрением, мог уж сосчитать морщины на переносице ближнего оскаленного лица. Палец ёрзал на крючке. Нетерпение лезло наружу. Отчаяние граничило с паникой, призывало плюнуть на приказ и стрелять… Стрелять, достреливая остатки рожка. А дальше? Дальше… Зубами в горло. Если повезёт добежать до этого горла, не встретив пулю на пути. А повезёт… Вряд ли.

Чичи пересекли невидимый барьер, за которым отдельным участком, шла не частая лесом полоска. Можно сказать, полянка. Здесь им не укрыться, не провалиться. «Ну же, Мишин?!» — Закричало внутри у Зорина.

— А-го-о-онь!!! — Крик сержанта потонул в раскатах его очередей. Вскочив на полусогнутые, он палил из РПК, и басовитый тон пулемётного огня приглушил его яростный крик. Одновременно с его криком открылись, то здесь, то там, огневые шлюзы третьего полуразбитого взвода. Натянутый нерв разорвался и выплеснулся ураганным огнём. Не давая притухнуть порыву, Мишин заорал, куда страшнее прежнего:

— За мно-о-ой!!! — Отбросив отработанный РПК, он кинулся в штыковую на ошарашенных дудаевцев.

— Вперё-ё-од!!! — Заорал Зорин, вспрыгивая на ноги.

— А-а-а-а!!! — Этот крик родился у каждого, кто побежал на обнажённую смерть. Кричали все. Иначе нельзя. Крик помогает перерезать страх, отключить рациональный ум и разжечь внутри бешенство. Бешенство, необходимое для последней схватки.

В фильмах про войну, показывают сцены атаки, но никто не знает, глядя на экран, насколько страшно бежать навстречу пулям. Тут непременно обязателен кураж: отчаяние, помноженное на безбашенность. Лопнутые нервы и душераздирающий крик приглушают осторожный разум, рождая и поднимая на высоту неистовство. То неистовство, которое культировали некогда отважные викинги-берсерки; состояние бешенства и исступления, благодаря чему, среднего сложения воин, мог в одночасье положить мечом дюжину нерасторопных врагов.

И сейчас Зорин бежал, раскрыв в жутком крике рот. Почти не думая, почти не соображая. Запрограммировав сознание на колото-резанные раны.

Первого он пропорол на автопилоте. Тело делало всё само. Адреналин ускорил заученные движения, а мысли подконтрольно торопили события. Тот уже падал, но Вадим в слепой паранойе, колол и колол, не веря, быть может, что наносит увечья. Но, наверное, отчасти боялся, что его опередят.

Секундное замешательство врагов спасло многих от прицельных попаданий. Стрелять в упор стало поздно, когда дистанции были сорваны. Чичам пришлось принять условия рукопашной. Это не делало их слабыми. Многие знали и умели, как убивать не стреляя. Воздух наполнился вскриками боли, проклятий и злобы. Но у гибнущей стороны было преимущество… Это безысходность загнанных крыс, которые спасаются, атакуя преследователей. И сейчас это проявлялось, по крайней мере, для самых взвинченных и, наверное, удачливых.