Моролинги
Шрифт:
— Где-нибудь еще — это где?
— В общежитии, например. А вас Цанс к нему направил?
— Он, а что?
Хихикнув, Ливей ответила:
— Бенедикт очень необычный юноша. Наверное, Цанс вас не предупредил. Будьте с ним… эээ… тактичны…
— То есть?
— Нервный он очень. И если будете садиться рядом, посмотрите, не лежит ли на вашем месте кнопка.
Я возмутился:
— Людей, нервных настолько, что они подкладываю другим кнопки, называют сумасшедшими.
— Ну прямо так и сумасшедшими! — Ливей нажала на паузу и обернулась ко мне. — Идеальных людей, господин Федре, не существует. А если человек к тому же талантлив, то у него непременно будет такой недостаток, который все сочтут ненормальностью
В ее словах звучал обвинительный приговор. Я взял со стола лист бумаги формата А-4 и стал запихивать его себе в рот, скорчив при этом, надеюсь, достаточно безумную гримасу. Ливей смотрела на это открыв рот, словно прося кусочек.
— Ватмана нет? — спросил я, дожевав бумагу.
К ней вернулся дар речи.
— Я не сказала, что бывают исключения, — вымолвила она. — Вы съели приказ декана об увеличении стипендии студентам. Бенедикт вас убьет.
— Да нужен мне ваш приказ, вот, держите!
Я достал бумажный комок из кармана, расправил и вернул на стол. Этому фокусу меня научил Ларсон.
— А что, Бенедикт способен убить? — спросил я.
— Разве что вас, — пробормотала Ливей, разглаживая приказ кулаком.
— Ладно, сдаюсь, нет у меня талантов. Поговорим о талантах Бенедикта Эппеля. Чем он у вас знаменит?
— Из него получится великий ученый, только и всего.
— Действительно не много. А в какой области он специализируется? Цанс сказал что-то про лингвистику.
— Да, динамическая лингвистика, ментопрограммирование, диссипативные процессы сознания… Что с вами? — забеспокоилась она.
А у меня заныл затылок, и я его поскреб. Вот оно, началось. Ненавижу незнакомые слова.
— По поводу второго слова… Я где-то его слышал. По-моему это что-то эзотерическое. Телепатия и все такое.
— Никой эзотерики у нас нет, — отрезала она. — Мы занимаемся наукой. Наука изучает причины и следствия. У любого события есть причина. У причины есть своя причина и так далее. Получается цепочка причинно-следственных связей. Взрыв сверхновой — это событие и можно изучать его причины. У вас зачесалась голова — это тоже событие, и его причины тоже можно изучать. Или просто купить хороший шампунь. Наконец — и это уже ближе к теме Бенедикта — кто-то написал текст. Что послужило причиной в строго научном смысле? То-то и то-то…
— Детали выясняйте у Бенедикта, — подсказал я.
— Да, у него.
— Ну тогда пойду его искать…
— Идите, — отпустила меня Ливей и снова занялась Мадидусом.
Все шефские шуточки по поводу моего образования можно отнести к разряду дежурных, хотя буквально они друг друга не повторяют. В школе, я, безусловно, учился. И в университете… немного. С тех пор, стоит мне оказаться вблизи, а тем более внутри Фаонского Университета, как меня охватывает ностальгия, поэтому я не торопился покинуть здание.
Центральный холл естественнонаучного сектора сверху донизу опутывает одна-единственная лента эскалатора — гладкая, без ступенек. Студенты ее прозвали «ночной кошмар доктора Мёбиуса». Ступив на ленту, я медленно поплыл вниз. Миновав два этажа, я доплыл до библиотеки, Бенедикта там не оказалось. Позвонил в общежитие — комната не отвечает. Номер его комлога мне не дали. Снова воспользовался «Мебиусом», разглядывая по пути вниз знакомые стены, балюстрады, галереи и незнакомых студенток.
Если с внутренним устройством нашего университета все понятно — естественнонаучный сектор, гуманитарный сектор, сектор экспериментальных лабораторий, административный сектор, включая спортзалы на первых и подземных этажах, — то как выглядит университет снаружи, не в состоянии описать никто. Студенты, отправляясь на каникулы на другие планеты, всегда берут с собою снимок своей alma mater, дабы, если спросят,
сказать: вот это он, и ткнуть пальцем в снимок. Я же рискну предположить рецепт строительства: берете цилиндр из стеклобетона переменной прозрачности и ставите его вертикально. Диаметр цилиндра должен быть метров восемьдесят, высота — двести пятьдесят, но это не точно. Думаю, двухсот пятидесяти хватит. Затем вам понадобится постоянный высокоэнергетический лазер. В крайнем случае, сойдет и квазиимпульсный. Аккуратными горизонтальными разрезами вы рассекаете цилиндр на диски — должно выйти ровно шестнадцать штук, желательно одинаковых. При этом диски должны остаться лежать друг на друге, иначе ничего не выйдет. И наконец, последний, самый ответственный этап: разрезанный цилиндр нужно аккуратно пихнуть в нижний диск. Если удачно пихнуть, то диски рассыплются в форме Фаонского Университета. Думаю, куда и с какой силой пихать — главная тайна архитекторов. Они унесут ее с собой в могилу, уж будьте уверены.Заняв место в флаере и дав команду на взлет, я еще раз бросил взгляд на университет.
«М-да, против второго начала термодинамики не попрешь», — вспомнились мне слова, сказанные одним физиком с Земли, когда он впервые увидел это чудное архитектурное сооружение.
Двери в кабинет Шефа звуконепроницаемы. Об этом следует помнить, когда собираешься их открыть. Упругие басы штраусовского «говорящего Заратустры» вынесли меня обратно в коридор. Я заткнул уши, оттолкнулся от стены и ворвался в кабинет.
На экране, занимавшем всю торцовую стену кабинета, творилось действо, глядя на которое, никогда не скажешь, что «Бог умер». Нет, тут скорее «Шеф оглох». Слово, ставшее плотью моего босса, сидело ко мне спиной и творило Историю. В углах огромного экрана притаились ангелы и демоны. Они наперебой подсказывали, какие космологические параметры следует менять. Естественно, они подсказывали в соответствии со своими ангельскими и демонскими вкусами. Когда между силами добра и зла происходила стычка, игроку следовало принять одну из сторон. Победив, можно было заработать дельную подсказку.
Заратустра отговорил, и его сменила Фортуна Орфа. Под далекий гул набухавших протуберанцев Большой хор Фаонской филармонии вступил бодро, затем стал тихо и невнятно сетовать на то, что удача изменчива, как фазы Луны — то ее прибудет, то убудет. Воспользовавшись относительной тишиной, я заорал, что, мол, вот он я, пришел, встречайте.
— Погоди, дай сохранюсь! — заорал в ответ Шеф.
Хор стих, экран с желто-фиолетовой пятнистой мешаниной замер — и сразу побледнел, едва Шеф включил общее освещение.
— О, я уже это видел. Спиральная галактика класса Октопус Мадидус. В любом каталоге найдете, если хорошенько поищите.
— Сам ты мадидус. Я из-за тебя свет от тьмы отделить не успел! — возмутился Шеф.
Я догадался:
— Вы говорите об отрыве реликтового излучения? Плохо, плохо… А константы связи правильно подобрали?
— Гавриил сказал, что правильно. В смысле— не твое дело. Я же говорю — не успел. И прежде чем советы давать, попробовал бы сам… Узнал что-нибудь?
— Чарльза Корно убил профессор Цанс, чтобы тот не совратил его студента.
— Совратил?!
— В научном смысле.
И я в двух словах пересказал разговор с Цансом и Ливей. Затем резюмировал:
— Серьезный вывод только один: надо менять прикрытие, поскольку научная ценность ларсоновских статей сильно под вопросом. Мне кажется, он исписался. Его доказательство про Другою Вселенную полно ошибок. Из-за него мы стали посмешищем в академических кругах обеих Вселенных…
Шеф поднял руку, я замолк.
— Все это я передам Редактору, — сказал он. — С Бенедиктом надо поговорить, раз уж он попался нам на глаза. Говоришь, у Корно не сохранилось ни одного письма от Бенедикта?