Мощный сигнал

— Это так самоотверженно.

— Как и служба в армии, нет?

Его игривость поблекла, и он сел на пятки.

— Не знаю. Не в моем случае. Я пошел в армию из-за отсутствия альтернатив. Теперь у меня есть шанс получить образование и профессия. И я смог вырваться из Рикстона, а он самый депрессивный город во всей Пенсильвании.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Там низкий средний доход. Зимой адская холодина. Сложи первое и второе и получишь алкоголизм и всеобщее уныние в целом. Там хреново. В подобных местах легко впасть в отчаяние, и поэтому многие парни уходят служить.

Кивнув, я всмотрелся в его лицо и увидел, что оно помрачнело. Гаррет редко рассказывал о своем родном городе — возможно, по личным причинам, а может, из желания оградить меня от тревожных подробностей своей жизни. То же самое двигало при разговорах с ним мной.

— Ну… — произнес я, подумав, — все могло сложиться и хуже. Ты мог… начать торговать наркотиками. Сутенерствовать. Или типа того.

Рот Гаррета дернулся, и на сей раз ему было еще труднее удержаться от смеха.

— Что? — Я толкнул его. — Что смешного?

— Сутенерствовать? — Он растянулся на мне и рассмеялся мне в шею. Все его девяносто с чем-то там килограммов мышц сотрясались от смеха. — Ты такая балда.

— Что? Это серьезно!

— Конечно. — Отдышавшись, он покачал головой. — Я рад, что ты гордишься мною за то, что я предпочел сутенерству военную службу.

— Ты надо мной насмехаешься.

— Никогда.

— В общем, — я обнял его, — вот и вся моя история.

— А твоя семья…

Моя семья уже даже не была больной темой. Я всегда был один. С детства мало что изменилось.

— От тети я каждое Рождество получаю открытку. Моим двоюродным братьям и сестрам не до меня — у них семьи с детьми, и они вряд ли помнят, что есть такой дальний родственник с отцом-наркоманом, который давным-давно у них жил. Моя бабушка умерла, когда я еще был подростком. Иначе я бы, наверное, получал на дни рождения открытку с десятидолларовой купюрой внутри. А с отцом я не общался… не знаю, еще со средней школы?

Он тяжело выдохнул.

— Черт.

— Ну а почему, как ты думаешь, мне было так просто исчезнуть?

Гаррет наморщил лоб.

— Но ты же… такой обаятельный, и с тобой интересно. Не верится, что никто не захотел тебя удержать.

Я впустил эти слова к себе в сердце и разрешил им согреть меня изнутри.

— Я рад, что ты так считаешь. Только не знаю… сколько в том правды.

— Но в интернете…

— … все по-другому. И с тобой я тоже другой, потому что… с тобой все естественно.

Он пригладил мои волосы.

— Я не думаю, что со мной ты другой. Мне кажется… я надеюсь… что со мной ты можешь быть таким, какой есть.

Я и впрямь был с ним собой. В большей степени, чем мог объяснить. Гаррет получил Настоящего Кая. Или, как минимум, его лучшую версию.

— Ну вот я и рассказал тебе о своей семье — а точнее, об отсутствии таковой, — так что теперь расскажи мне о себе.

— Ты уже знаешь, что мой отец не так давно умер, но вырос я в Рикстоне с ним, матерью и сестрой.

— Ты говорил, что твоя семья не знает о том, что ты гей?

— Угу. Признаваться не было смысла. Я же ни с кем не встречался. Натуралов, которые потом не могли смотреть мне в глаза, я посылал, а моя единственная попытка найти парня в сети обернулась огромным провалом.

Меня всегда убивало то, с какой горечью он о том вспоминал.

— Гаррет…

— Мой отец был гомофобом. Чудовищным гомофобом. Я убежден, что легализация однополых браков и было тем, что окончательно подкосило его. — Гаррет попробовал улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Насчет матери и сестры я не уверен. Думаю, они воспримут нормально, но мне проще было не говорить им, и все. Понимаешь?

— Конечно.

— Но скоро я им расскажу. Из-за тебя.

Все у меня внутри снова сжалось, и я прохрипел:

— Из-за меня?

— Кстати, пока я опять не забыл. — Гаррет взглянул на часы. — Мне надо позвонить сестре.

Я поймал его за руку.

— Ты собираешься рассказать ей прямо сейчас? — Мой голос взвился до истерических ноток, хотя я даже не вполне понимал, чего конкретно боюсь.

Гаррет, наконец-то поняв, что у меня вновь начинается паника, крепко сжал мои плечи.

— Воу, Кай, успокойся. Нет, совершать каминг-аут по телефону я, конечно, не буду. Просто если не сказать, что со мной все в порядке, то она будет звонить мне всю ночь.

Ладно, причин для паники не было. Мое дыхание начало приходить в норму, но Гаррет отпускать тему не стал.

— Хочешь сказать, почему так сильно перепугался?

Не особенно.

— Просто сейчас… мы в безопасности. Есть только мы. Ты и я. И я на минуту забыл, что у тебя есть своя жизнь и семья, и подумал, а вдруг твоя сестра решит, будто я превратил тебя в гея, или возненавидит меня…

Его ладони, лежавшие у меня на плечах, дарили успокоение.

— Давай не спешить. Я позвоню сестре, скажу, что благополучно доехал до друга, и что ненадолго здесь задержусь.

Я проигнорировал «ненадолго» и сосредоточился на общем смысле сказанных слов.

— Хорошо. Извини.

— Не извиняйся. Но когда снова запаникуешь, то, если сможешь, поговори со мной. И мы все решим. Я понятия не имею, что делаю, но хочу попытаться.

Я смотрел на него и думал, не будет ли слишком рано сказать, что я уже наполовину влюбился. Ну хорошо, на три четверти. Кивнув, я сумел вымолвить только одно:

— Спасибо тебе.

Гаррет поцеловал меня в лоб и толчком поднялся с кровати, а я улегся на бок и стал смотреть, как он наклоняется, подбирая с пола штаны, и как на его заднице напрягаются мышцы.

— Зачем ты одеваешься?

— Я не буду говорить с сестрой голым, — сказал он, застегивая «молнию» джинсов.

— Но она не узнает!

— Но я-то знать буду. Все разговоры с Николь — только в штанах.

Он оглядел мою спальню, высматривая, куда бросил футболку, а потом уставился в стену. Я улыбнулся — его взгляд зацепился за выведенные зеленым мелом слова, которые я написал полгода назад: «В случае моей насильственной смерти прошу винить Хаззарда».

— Что это?

— Я написал это, когда обнаружил, что убил лучника защитника Родины. Боялся, что ты придешь мстить!