Московские коллекционеры

Первые литографии французский рисовальщик-иллюстратор напечатал в одиннадцать лет. Столько же было увидевшему его библейские рисунки русскому мальчику Илье. В отличие от знаменитого Доре стать художником он вроде бы и не мечтал, а просто любил рисовать, как и все дети. Но, видимо, было что-то особенное в его детском увлечении. Первым на это обратил внимание дядя. Сергей Остроухов, родной брат отца, числится в словаре выпускников Петербургской академии художеств как вольноопределяющийся, окончивший в 1856 году академию со званием свободного художника и получивший за время учебы две серебряные медали. Еще известно, что художественная карьера его не задалась, живопись он бросил, вернулся в родной Елец, где вскоре умер. Когда же Сергей Васильевич приезжал в Москву, обязательно рисовал племяннику фигурки лошадок, людей и все, что бы тот ни требовал. «Я пытался перенять у него кое-что. Мне пять лет… Помню ночью свою добрую кроватку, всю обвешанную по стене вырезанными из бумаги и мною нарисованными ангелами и святыми». Потом Илья увлекся бабочками, жуками и птицами. «С семи лет от роду каждую весну мы переезжали в подмосковное имение отца, на Сенеж, где оставались все лето и чаще осень. К пятнадцати годам у меня огромные коллекции. И огромный запас наблюдений».

Жуки и птицы — увлечение малораспространенное в отличие от коллекционирования бабочек, романтизированного В. В. Набоковым. «И высшее для меня наслаждение… это наудачу выбранный пейзаж, все равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги… любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это — блаженство, — писал в одном из интервью автор «Лолиты», известный научному сообществу подвидом nabokoviani. — Натуралисту интересно распутывать истории жизни малоизученных насекомых, изучать их привычки и строение, находить им место в классификационной схеме, той самой, которая иногда может приятно взорваться в ослепительном блеске полемического фейерверка, когда новое открытие нарушает старую схему и озадачивает ее бестолковых сторонников». У Остроухова тоже имелись все предпосылки стать ученым, и сохранившиеся в его архиве письма лишний раз это подтверждают. «Если Вы, многоуважаемый Илья Семенович, не раздумали показывать профанам Вашу богатую коллекцию, то позвольте A. Л. Линде и мне посетить Вас завтра часу в первом. Едете ли на Сенеж? Я желал, чтобы вы хозяйским Вашим заранее обдуманным распоряжением… обставили бы благопристойно и возможно полно нашу экскурсию — она же обещает быть интересной». Можно подумать, это ученик пишет учителю, а не наоборот — преподаватель истории и географии, исследователь флоры и фауны Центральной России Петр Петрович Мельгунов обращается к своему воспитаннику [144] .

144

Петр Петрович Мельгунов

(1848–1894) — педагог и ученый, окончил Московский университет, преподавал историю и географию; составитель богатейшего восьмитомного гербария, посвященного флоре Задонского, Елецкого и Липецкого уездов.

В Московскую практическую академию коммерческих наук Илью отдали в двенадцать лет, определив в третий класс. Учить сыновей — Илью и Леонида — в семье елецкого купца Остроухова, занимавшегося мукомольным бизнесом, старались, несмотря на ограниченность в средствах — купцами они были «средней руки». Три года купеческий сын Илья Остроухов числился воспитанником Коммерческой академии, лучшего по тем временам для подготовки деловых людей заведения. Окончившие академию (почему-то именно академию, хотя учреждение это, относившееся к разряду средних специальных, следовало именовать менее высокопарно — училищем) «кандидаты коммерции» имели право поступать либо в Коммерческий институт, либо в университет. Ни той ни другой возможностью Остроухов не воспользовался. Хранивший с конца 1880-х любые мелочи, вплоть до квитанций из цветочных магазинов, никаких документальных свидетельств, не говоря уже о воспоминаниях о проведенных в Коммерческой академии годах, он не оставил. Судя по табелям успеваемости, точные дисциплины Илье давались не очень (по математике «удовлетворительно», про товароведение, бухгалтерию, политэкономию неизвестно), в рисовании гипсов учителя указывали на небрежность; зато по истории и естествознанию было «отлично». С языками тоже получалось. Кстати, в единственном из средних московских учебных заведений здесь, помимо французского и немецкого, преподавали еще и английский, бывший тогда редкостью; занятия английским Илья Семенович возобновит в холодные и голодные 1920-е (да еще в компанию к себе пригласит скульптора Николая Андреева, иностранными языками не владевшего).

Английский язык, надо сказать, пригодился, и очень скоро. Знакомый отца полицейский пристав, знавший, что Илья читает по-английски и любит собирать бабочек, пришел на Софийскую набережную. Требовался совет, причем срочный. Случилось крайне неприятное для городских властей происшествие: в замоскворецких номерах скоропостижно скончался некий путешественник, по документам — англичанин, возвращавшийся домой из Туркестана. При нем осталось множество коробок и ящиков, в которых обнаружили коллекцию насекомых. По полицейским правилам, путешественника надлежало похоронить, а вещи его с аукциона продать. Странным содержимым багажа иностранца пристав просил «поинтересоваться» Илью — никого более компетентного в окружении господина унтер-офицера просто не нашлось.

Взору гимназиста Остроухова нежданно-негаданно предстали несметные сокровища, о каких нельзя было и помыслить. Лицезрение их имело своим последствием первый серьезный «приступ коллекционерской страсти», рецидивы которого будут проявляться всю оставшуюся жизнь. Выпросив у отца «красненькую» (так в пору его молодости именовалась купюра в 10 рублей, в отличие от «синенькой» номиналом в 5 рублей), он «завладел» первоклассной энтомологической коллекцией — той самой, которую просил позволения осмотреть Мельгунов и впоследствии подаренной Московскому университету. Переписка учителя и ученика, бывшего десятью годами моложе своего наставника (всю свою юность Остроухов будет тянуться к старшим и более опытным), целиком посвящена изучению подмосковной флоры и фауны. Из-за множества латинских названий она трудночитаема и историкам искусства малоинтересна. «Что лед? Вы полагаете, мы продержим дома Virillustriis Pallatinius secundus… Вчера был в Царицыно, последствия морозов ощутительные… всего нашли два гнезда… Мы могли бы, вероятно, заинтересовать Вас найденным нами гнездом Corvus comix Linnaeus… — настойчиво приглашает его Петр Петрович. — Не отложите ли экскурсию на Сенеж и не присоединитесь к нам в Петровском и Разумовском? Если соберетесь, то будьте к восьми утра у Страстного монастыря (линейка до Петровского), и если же лаете переговорить лично, то consilium magnit будет у меня завтра вечером».

Судя по всему, Илья Семенович в ту пору несомненно видел себя ученым, зоологом или энтомологом, как Мельгунов, избранный в комиссию по исследованию фауны Московской губернии и за сочинение о московской фауне от Общества любителей естествознания получивший золотую медаль. В пятнадцать лет, начитавшись книг по естествознанию, Илья отважится написать самому Альфреду Брэму и вступить в научную переписку с автором «Жизни животных» и «Жизни птиц», без которых не обходилась тогда ни одна домашняя библиотека. В 1877 году немецкий естествоиспытатель, кстати, побывал в Российской империи: с двумя коллегами он объехал Западную Сибирь и Северо-Западный Туркестан. Помимо Брэма Herr Ostroukhoff переписывается и «меняется экземплярами» со шведским профессором Дорном и с доктором Штаудингером из Дрездена. Популярность изданий Брэма не дает ему покоя, и он берется за пересказ для детей недавно вышедшей в Англии истории путешествия в Центральную Африку Сэмюэла Бейкера. Е. Киселева, автор статьи «Особняк в Трубниковском», если сама не застала Остроухова, то наверняка была наслышана о его привычках и характере. «Отношение к встреченной в жизни красоте не покидало его, — замечает она, — отсюда и такая тяга к поэзии и литературе. «Только потом восхищение перед природой уступит место восторгу перед человеческим талантом и красотой, созданной не самой природой, но человеком».

Помимо таланта созерцать и любоваться природой у нашего героя имелся несомненный дар к ее описанию. Начинает юный Остроухов, как, впрочем, и юный Набоков, с естественно-научных текстов. Первый его литературный опыт — «Популярные очерки из жизни птиц Средней России» — рождается в силу банальной причины: отец лишает его «щедрых карманных денег» (наверняка из-за нежелания продолжать учебу «по коммерческой части»). Без средств коллекционеру никак невозможно, и шестнадцатилетний Илюша Остроухов сочиняет брошюру, благодаря которой знакомится с Анатолием Ивановичем Мамонтовым и всем его семейством. Встреча с Мамонтовыми «Леонтьевскими» (именовавшимися так по Леонтьевскому переулку, где проживало семейство и где находилась типография А. И. Мамонтова) оказывается для нашего героя, выражаясь современным языком, судьбоносной. Об Анатолии Ивановиче вспоминают гораздо реже, нежели о его брате Савве Ивановиче, нашем «Московском Медичи», хотя новый знакомый Остроухова по-своему был фигурой не менее выдающейся.

Биография Анатолия Мамонтова выглядит примерно так. Родился в семье винного откупщика в небольшом городке в Западной Сибири. В 1860 году окончил естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Решил стать издателем. Одним из первых перешел на изготовление иллюстраций типографским, а не литографским способом. Сначала арендовал типографию, а потом устроил собственную — три типографских станка и восемь скоропечатных. Архитектор Виктор Гартман, увлеченный идеей возрождения старинного русского зодчества, построил для нее в Леонтьевском переулке здание из кирпича. Помимо Мамонтовской типографии от Гартмана остались одни лишь проекты и эскизы, исполненные в активно возрождавшемся в те годы «русском стиле». Эти самые архитектурные фантазии вдохновили композитора Мусоргского на создание фортепьянного цикла «Картинки с выставки», благодаря которому гартмановские сказочные «Богатырские ворота» и «Избушка на курьих ножках» остались в истории, правда музыки. Владимир Гартман скоропостижно скончался на даче Мамонтовых в Кирееве, которую он же и выстроил для Федора Мамонтова, старшего брата Анатолия и Саввы.

Федор Иванович с детства был нездоров. Анатолий Иванович надежд родителя не оправдывал. Так что наследовать семейный бизнес пришлось Савве Ивановичу. «В Москве одно лишь развлечение на глазах и чад в голове. Вот тебе образчик, Савва: Федор и Анатолий, совершеннолетние молодые люди, не могут жить и содержать себя… Ничего не делают, скучают и ходят с туманом в голове, а отчего это? Оттого, что они не привыкли к трудам», — писал отец Иван Федорович сыну в Баку, куда тот им был сослан подальше от столичных соблазнов. Предприниматель из Саввы Ивановича вышел отличный: он не только продолжил дело отца, но протянул Северную железную дорогу из Ярославля до Архангельска и дальше — до Мурманска. Ему мы обязаны рождением Мурманского порта и дороги, связавшей центр России с Севером, дважды сыгравшей спасительную для страны роль — во время Первой мировой, когда связь с Антантой осуществлялась в основном морским путем, но особенно во время Второй мировой войны, ибо практически весь лендлиз, за исключением самолетов, шел в Великую Отечественную через Мурманск. Старший Мамонтов ушел из жизни со спокойным сердцем, уверенный, что сын продолжил семейное дело. До создания Частной оперы и прочих разнообразных художественных проектов Саввы Ивановича, прозванного за это Лоренцо Великолепным, И. Ф. Мамонтов не дожил.

Савва женился на купеческой дочери Елизавете Сапожниковой, а Анатолий — на певице Марии Лялиной, с которой познакомился в Милане (там, кстати, пробовал учиться пению брат Савва, обладавший прекрасным басом и чуть было не дебютировавший в тамошнем театре в «Норме»). Женитьба Анатолия вызвала гнев и раздражение отца. Но и с невесткой, и с тем, что сын сделался издателем, а разнообразные должности в семейном деле занимал исключительно номинально, родителю пришлось смириться.

Строительство Мамонтовской типографии закончилось за год до появления в апреле 1874 года в Леонтьевском переулке будущего зоолога, или, если угодно, энтомолога Ильи Остроухова. Описать с точностью последовавшие за этим событием шесть лет его жизни затруднительно. Доучиваться до «кандидата коммерции» Илья не стал и, если верить Репину, приступил к работе у Мамонтовых. «Я не раз был поражен неожиданными выходками молодого юноши, еще служившего в магазине учебных пособий М. А. Мамонтовой (магазин принадлежал жене Анатолия Ивановича. — Н. С.) и предававшегося там каждую свободную и даже не свободную минуту — чтению, благо под руками была большая библиотека. И первый выход: в "Московских ведомостях" появляется статья о музыке», — вспоминает Репин.

«Он прочел неимоверное количество книг на разных, уже в зрелом возрасте усвоенных языках, искренне обожал музыку, не пропускал ни одного значительного концерта и сам недурно играл на рояле», — добавляет недолюбливавший Остроухова Александр Бенуа. Ему вторит сын Саввы Ивановича Мамонтова, Вячеслав: «Знающий несколько иностранных языков, начитанный, он был для всех интересным собеседником. Сходясь также в своем увлечении итальянским искусством и литературой, мать моя и Остроухов, решив твердо почитать в подлиннике Данте, в одну из зим брали совместно уроки итальянского языка». (Это будет чуть позднее, когда Илья Семенович сделается своим у Мамонтовых и в Абрамцеве.)