Московский апокалипсис

– Выбирайте себе сук по вкусу! – ухмыльнулся один из конвоиров, вынимая трубку. – Дальше вас не поведём.

– Что он вякнул? – насторожился Саша-Батырь. Пётр перевёл, и взгляд у налётчика сразу изменился: из угрюмо-покорного сделался лихим и весёлым.

– А не пора ли нам обидеться? Покажем фетюкам русскую силу!

Действительно, теперь, когда Ольги с ними не было, руки у беглецов оказались развязаны. Карабинеров всего четверо. И они явно не понимают, что такое Саша-Батырь…

– Эй, сфинья! – почувствовал неладное старший и приставил к груди уголовного карабин. Тот посмотрел на него снисходительно сверху вниз, и одним движением вырвал оружие. Другие конвойные начали вскидываться, но Ахлестышев в прыжке, раскинув руки, как крылья, сбил двух из них на землю. Последний успел отстраниться и теперь целил Саше в лоб. Чёрт! Пётр, удерживая барахтающихся под ним французов, ничем не мог помочь товарищу. Тут сзади грохнул выстрел, и череп карабинера словно разошёлся по швам… Какие-то люди подбежали к каторжнику и быстро прикололи тех, кого он накрыл собой. Четвёртого Батырь поднял на воздух и с силой хватил головой о камни. С конвоем было покончено.

Поднявшись, Пётр осмотрелся. Вокруг стояло несколько по-разному одетых людей. Один, крепкий, молодцеватый, с седыми усами, был в мундире лейб-гвардии Егерского полка с нашивками старшего унтер-офицера. Пуговицы и арматура кивера отливали начищенным металлом, словно егерь вышел на парад. В руках он держал дымящийся штуцер.

– Спасибо! – сказал ему Ахлестышев. – Если бы не твой выстрел…

– Пустое! – махнул тот рукой. – И так сбирались их перебить. Но вы славно начали. Решили тогда поглядеть. Вдруг без нас обойдётесь? Сгодились.

Со стороны Страстной площади послышались крики, и на бульвар высыпал патруль из фузилёров. До них было пятьдесят саженей.

– Тикать надо! – рявкнул Батырь, торопливо собирая оружие с мёртвых конвоиров.

– Сейчас я их отважу, – сощурился унтер-офицер, передавая соседу разряженный штуцер. Тот вручил ему своё ружьё, а принятое стал торопливо заряжать. Егерь выстрелил, почти не целясь. Офицер, что бежал впереди, сломался в коленях и упал ничком. Фузилёры замешкались. Егерь вновь заменил оружие и следующим выстрелом сбил второго противника. Патруль рассыпался: французы укрылись за деревьями и открыли ответный огонь. Не обращая на него никакого внимания, унтер-офицер принял заново заряженный штуцер. На этот раз он целился чуть дольше. Выстрел – и рухнул ещё один противник. Оставшиеся не выдержали и начали убираться с бульвара назад.

– Не по еде отрыжка, – удовлетворённо кивнул загадочный егерь. – Уходим!

Вместе с беглыми русских оказалось семеро. Подобрав ружья с подсумками, они быстро зашагали в сторону Бронных улиц. Уже через несколько минут преследование их сделалось невозможным. Дома в паутине переулков перестали существовать. Они или обрушились, или превратились в выгоревшие изнутри пустые коробки. Груды кирпича и дымящихся обломков сложились в устрашающий пейзаж. Идти вглубь не хотелось…

Пройдя извилистым путём саженей двести, отряд остановился во дворе бывшего особняка. Тот полностью сгорел со всеми постройками. Посреди пепелища стоял целый и невредимый колодец с воротом, но без ведра на цепи. Рядом лежал обугленный лист кровельного железа. Унтер-офицер топнул по нему трижды, и негромко сказал:

– Смоленск!

Лист отъехал в сторону и открылся лаз. Спустившись в него вместе со всеми, Ахлестышев оказался в обширном и глубоком подвале. В одном его углу лежали рогожи и тулупы, стояли сундуки; к стене было приставлено несколько ружей. В другом пылала жаром большая печка. На вьюшках булькало в огромной кастрюле варево, распространяя вокруг удивительные ароматы. В свете масляной лампы молодая девушка, по виду из дворовых, чистила картошку.

– Мы дома, – сказал егерь, аккуратно ставя в угол штуцер. – Пора завести знакомство.

Семеро мужчин сошлись в круг.

– Купец Голофтеев, – назвался самый старый, с седой бородой, но жилистый и гибкий.

– Тюфякин, – коснулся картуза дядька лет сорока, с лукавыми глазами. – Коренной москвич и сиделец долговой ямы.

– Зосима Гуриевич Саловаров, – сказал корпусный мужик лет тридцати пяти, свирепой наружности. – Староста артели нищих, что при Симонове монастыре.

– Староста нищих? – ухмыльнулся Саша-Батырь. – А по виду гайменник.

– Гайменник здеся я, – скромно пояснил молодой парень с румяными щеками и русыми мягкими волосами. – Васькой Пунцовым кличут.

– Чьих будешь?

– На Грузинах промышляли.

– У Говяша в подмастерьях ходил? А сам-то он где?

– Убили Говяша третьего дня. Беспальцы ^[38] повесили.

– Эх, жалостно. Клёвый был маз ^[39] , справный душегуб!

Егерь вышел в середину круга.

– Ну, а главный здесь я. Зовут Отчаянов Сила Еремеевич. Старший унтер-офицер лейб-гвардии Егерского полка. Отстал от своих, когда раненых размещал. Воюю. Вот с ними. А вы кто такие?

38

Беспальцами москвичи называли вестфальцев.

39

Маз – главарь шайки (жарг.)

– Я зовусь Саша-Батырь. Сидел в Бутырке под следствием. Отлучился, когда эта каша заварилась.

– Батырь? Я об тебе слыхал! – обрадовался Пунцовый. – Первый среди нашего брата силач! Это ведь ты в Волчьей долине верховодишь?

– Мой притон.

– А я Ахлестышев Пётр Серафимович. Приговорён к двадцати годам каторжных работ. Отлучился вместе с Сашей – мы с ним товарищи.

– Из благородных, я смотрю? – сощурился егерь.

– Был, да весь вышел.

– За что каторгу выписали?

– Облыжно, – одним словом пояснил Пётр.

– Ну, нам это всё равно. Будь хоть пёс, лишь бы яйца нёс! Ты уж не обижайся, твоё благородие, но мы с тобой будем по-простому. Тут бар нету.

– А со мной и надо по-простому.

Отчаянов согласно кивнул головой и обратился к девушке:

– Машутка, как там щи?

– Поспели, Сила Еремеевич!

– Разложи так, чтобы и гостям хватило. И хлеба побольше нарежь.

Через пять минут, давясь и обжигаясь, Пётр с Сашей уплетали густые, неимоверно вкусные щи с говядиной. Гостям щедро выделили порции, поэтому они наелись досыта и осоловели. Новые товарищи посмеивались:

– Ложка узка, таскает по три куска! Надо её развести, чтоб таскала по шести!

– Натощак ничего в рот не лезет, – в тон им отвечал Батырь, с хрустом разгрызая сахарную косточку.

– Сколько дён горячего не видали? – спросил егерь, подсаживаясь к ним с трубкой в завершение обеда.

– Да почитай, что шесть, – ответили Батырь, облизывая ложку. – Одну свеклу печёную хростали. ^[40] Чуть не сдох в сухомятку-то. С моим сложением оно особенно тяжко. Спасибо, господин Отчаянов. Вот теперь можно и поговорить.

40

Хростать – есть (жарг.)

Егерь затянулся, внимательно посмотрел на новеньких.

– Я солдат, – сказал он буднично, без всякого пафоса. – Присягал. А Москву, вишь, отдали. Мы отдали, армия. С нас и спрос. Потому, раз я тут, режу французов. Партизаны это зовётся… Ребят собрал. Тоже на Бонапарта обижены. Мы никого не обязываем. Кому что его совесть подсказывает. Вы люди партикулярные. Однако приглашаю. Поступайте в команду. Скучно не будет.

– А ежели не захотим? – осторожно поинтересовался Пётр.

– Неволить не стану. Но отсюда попрошу. На довольствии только, кто воюет.