Московский полет
Шрифт:
Это было ровно за три года до моего отъезда из России, то есть на десятом году нашего эфемерного романа. Я жил в эту зиму у Семена, в его холостяцкой кооперативной квартире в Бескудниково. Семен был еще холост, и мы, два swimming bachelors (ветреных холостяка), совсем неплохо проводили время: у меня уже были «Жигули» – по западным понятиям, это почти ничто, нижний уровень нищеты, а по советским – такой же признак принадлежности к аристократии, как в США «роллс-ройс» или «феррари». Нет, даже больше! Представьте себе, что на Пятой, например, авеню какой-нибудь «роллс-ройс» или «феррари» вдруг останавливается возле идущей по тротуару семнадцати-двадцатилетней девушки и хозяин машины, высунувшись из окна, говорит: «Miss, come here! Get in, I’ll give you a lift [Девушка, подите
Тасуя наших дам, мы с Семеном едва успевали освобождать друг другу квартиру в соответствии с заранее составленным графиком, который старались соблюдать железно, поскольку телефона у Семена не было и ни о каких изменениях графика «в последний момент» не могло быть и речи. Но мы справлялись.
(Тут мне приходит в голову, что я зря так разоткровенничался. Если эти заметки будут когда-нибудь опубликованы в СССР, то найдется немало критиков, которые завопят о еврейском половом разбое на девственной русской почве. Поэтому я спешу сказать, что русская «почва» была тогда так же далека от девственности, как вся Россия от коммунизма. И вообще, когда-нибудь историки придут к выводу, что в странах тоталитаризма секс становится единственной отдушиной, в которую устремляется молодая энергия широких масс. Особенно женских… Именно этим, а не машиной «Жигули» или нашими с Семеном уникальными мужскими достоинствами я объясняю наши легкие победы. Жизнь в этой стране так дерюжно скучна, что только в постели можно забыть о бесконечных «происках американских и японских империалистов», о речах Брежнева – Горбачева и очередях за сахаром и сосисками…)
И вот именно в тот период нашего с Семеном полового разбоя, посреди морозной московской зимы, когда ни одна, даже самая целомудренная женщина, даже 23-летняя жена нашего участкового милиционера, не могла устоять против соблазна нырнуть с продуваемой пургой автобусной остановки в нашу теплую машину, а потом – побывать с нами на премьере нового фильма в закрытом для простых смертных Доме кино, а потом – поужинать там же в ресторане, в окружении кинозвезд, а потом… well, вы понимаете… – так вот, именно в этот самый урожайный период, в одно раннее морозное утро, когда Москва еще была накрыта тяжелой, как чугунная кольчуга, ночной пеленой из смеси метельного снега и городского смога, – в это утро в квартире Семена раздался длинный и резкий звонок в дверь. Яшка, рыжий беспородный уродец, которого Семен щенком подобрал на улице, с остервенелым лаем ринулся в прихожую, стараясь залаять свою вину – он проспал момент, когда посетитель вышел из лифта и подошел к нашей двери.
А звонок продолжал звенеть, несмотря на жуткий Яшкин лай.
Проснувшись в гостиной, на диване, я сразу решил, что так требовательно и так рано может звонить только милиция и, значит, это – за мной. Ведь я жил у Семена нелегально, без московской прописки, да еще таскал сюда девочек – вот соседи и настучали.
Семен в одних трусах выскочил из своей спальни и выразительным взглядом показал мне на кухню. Там, на столе, были яркие улики ночного кутежа. Я схватил Яшку за ошейник и потащил на кухню, чтобы поскорее убрать там хотя бы водку и рюмки. (Слава Богу, у нас с Семеном было неписаное правило: никогда не оставлять своих дам до утра, а отвозить их домой, как бы поздно ни заканчивались наши любовные игры.) Тем временем Семен босиком прошлепал к двери и спросил настороженно-сонным голосом:
– Кто там?
– Срочная телеграмма! – ответил
из-за двери грубый женский голос.Мы с Семеном облегченно вздохнули, я крикнул на Яшку, чтобы он заткнулся, а Семен сказал в дверь: «Минуточку» – набросил свой любимый потертый узбекский халат и открыл дверь.
Толстая почтальонша в заснеженной шапке-ушанке, валенках и форменной телогрейке, поверх которой еще была серая шаль-платок, завязанная крест-накрест на груди, сказала простуженным голосом:
– Альтман? Семен?
– Я… – сказал Семен.
– Распишитесь! – И она протянула Семену книгу регистрации телеграмм, а потом саму телеграмму, на которой действительно стоял гриф «Срочная».
– Это, наверно, с «Узбекфильма», – сказал мне через плечо Семен. Он постоянно писал для «Узбекфильма» сценарии о способах применения химических удобрений, о первичной обработке хлопка и прочую показуху. Потом он дал почтальонше два рубля и распечатал телеграмму. Но, пробежав ее глазами, протянул мне: – Почитай…
Теперь, когда почтальонша ушла, я отпустил Яшку, взял телеграмму, прочел:
«ДОРОГОЙ СЕМЕН ЗПТ ПРОСТИТЕ ЗА БЕСПОКОЙСТВО ТЧК МНЕ ОЧЕНЬ НУЖНО НАЙТИ ВАДИМА ТЧК ЕСЛИ ОН В МОСКВЕ ЗПТ ПЕРЕДАЙТЕ ЗПТ ЧТО Я БУДУ СЕГОДНЯ ЗПТ ЗАВТРА И ПОСЛЕЗАВТРА ЖДАТЬ ЕГО В СЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА В ВЕСТИБЮЛЕ ГОСТИНИЦЫ ПЕКИН ТЧК ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРЮ ЗПТ АННА».
– Когда ты ее видел в последний раз? – спросил Семен, вытряхивая грязные пепельницы в мусорное ведро. В его тоне было недовольство не то грязью на кухне, не то моим отношением к Анне. Почему-то все мои друзья относились к ней с большой симпатией и открыто радовались, когда мы с ней мирились, но деликатно помалкивали после каждого нашего разрыва.
– Кажется, года три назад… – сказал я.
– А разве в прошлом году она не приезжала в Одессу, когда ты снимал там «Кавказскую любовь»? – сказал он, как-то боком, из-под руки, ставя на плиту чайник.
– Нет, это был ее брат Филипп, – ответил я. – Он разбился на своем мотоцикле и терял зрение. Но Костя Зайко, директор моей картины, устроил его в Одессе вне очереди в филатовскую больницу, и ему спасли оба глаза.
– А я помню, что она должна была лететь туда вместе с ним…
Я пристально посмотрел на Семена:
– А ты что? Ты принимал в этом участие?
– А как, ты думаешь, она смогла тебя тогда найти? – ответил он и ушел в туалет, чтобы смыть Яшкины дела – Яшка, несмотря на свою жуткую беспородность, обладал целым рядом уникальных качеств, в том числе умел справлять нужду прямо в унитаз. Зрелище какающего на унитазе пса ошеломляло наших посетительниц (особенно когда у него были запоры и ему приходилось напрягаться до слез). А мы с Семеном говорили потрясенным зрительницам, что если мы останемся без работы, то будем выступать с этим номером в цирке. Но Яшка не умел спускать за собой воду: бачок у Семена в сортире был старый, и у Яшки просто не хватало ни сил, ни веса оттянуть ручку…
– Я думал, она нашла меня через киностудию, – сказал я Семену, когда он вернулся на кухню.
– На студии не дают телефоны знаменитых режиссеров, – ответил Семен, моя руки под кухонным краном. – Впрочем, незнаменитых – тоже. Когда ее брат разбился, она примчалась на такси и рыдала вот тут, на твоем диване… Я не понимаю, почему ты не разрешил ей сопровождать брата в Одессу. Извини меня, конечно, но это было полное свинство с твоей стороны.
Деликатный Семен, сын саратовского раввина, в жизни не прикоснулся к свинине, и слово «свинство» было для него обозначением крайней мерзости.
Поэтому я разозлился.
– Да, я запретил ей прилетать с ним в Одессу! – крикнул я. – А почему боксеры не спят с бабами накануне выхода на ринг, как ты думаешь? А? Я снимал, понимаешь! А если бы она приехала, то у меня бы все съемки полетели к черту!
– Ты кричишь, значит, ты не прав. Ты просто ее боишься…
– Боюсь – не боюсь, это уже не имеет значения! – не уступал я. – Между нами все кончено, и давным-давно. Зачем ей было лететь в Одессу? Она посадила его в самолет, а в Одессе мы его встретили и отвезли в больницу. И по-моему, моя ассистентка даже возила ему туда куриный суп чуть не каждый день.