Московский полет
Шрифт:
Часть седьмая
45
– Секрет семейного счастья? – Софья Максимовна Брауде прищурилась, затянулась сигаретой.
Странная шестидесятилетняя блондинка, мать двоих взрослых сыновей, бабушка троих внуков и начальник крупного эстонского строительного треста, Брауде оказалась моей соседкой по купе в скором поезде «Москва – Таллинн». Но в купе мы курить не хотели, вышли в коридор и до двух часов ночи у открытого окна обсуждали перспективы распада Советского Союза.
Поезд клацал колесами, как хороший рысак подковами. За окном убегала черная августовская ночь с далекими дымами химических заводов над темными лесами.
Москвичка и русская по рождению,
Что же делать русским, которых в этих нерусских республиках уже 30 миллионов!
– Только одно, – твердо сказала мне Брауде, – учить язык страны, в которой живешь. Если вы поедете жить в Америку, вы что же – будете американцев заставлять говорить по-русски? Или если японец едет жить в Италию, разве итальянцы говорят с ним по-японски? Мы для эстонцев – японцы, так какого черта они должны учить наш язык, а не мы – их? А наши Иваны приезжают в Литву, Эстонию или там в Киргизию, занимают лучшие районы и начинают русским лаптем эстонский суп хлебать! И знать не хотят ни о какой культуре! А я, например, за полное отделение Эстонии от России! От этого нашему русскому Ивану со временем только лучше будет – или он из Эстонии к себе в Рязань уедет, родную землю из золы поднимать, или он останется в Эстонии и цивилизуется здесь на европейский манер…
Вот так мы замечательно дискутировали в ночном поезде «Москва – Таллинн», и я все жалел, что не могу включить магнитофон, а потом переслать эту пленку Бочарову, Горбачеву и Ельцину. Моя бы воля, я бы вообще выбрал эту Брауде в Верховный Совет.
Но одиннадцать лет назад советские власти за мои же 500 рублей избавили меня от советского гражданства, и теперь я, слава Богу, выбираю других депутатов в другие парламенты. Впрочем, Брауде, конечно, не подозревает об этом, я для нее – московский журналист-попутчик.
– Вы прожили с мужем сорок лет, и, насколько я понимаю, вы из тех женщин, которые лидируют в семье. А ваш муж этим доволен? Или он по характеру подкаблучник?
– Эстонский муж – подкаблучник?!! Да вы что?! – засмеялась она. – Нет, я дома только жена! А никакой не начальник треста и даже не главный инженер! Ведь у эстонцев характер – камень! Это же северные люди, викинги! Поэтому дома я – жена, и только.
– Все сорок лет?
– Абсолютно!
– И вы счастливы со своим мужем?
– О да! Я бы и сегодня за него замуж пошла, если хотите знать.
– Ну, тогда мне просто повезло: вы ответите мне на вопрос, который меня мучает уже десять лет. В чем секрет семейного счастья?
– Секрет семейного счастья? – Она прищурилась, затянулась сигаретой. – Знаете, а я ведь отвечу! Когда я выходила замуж, мать моего мужа, эстонка, позвала меня к себе и сказала: «Если ты хочешь, чтобы у тебя была крепкая семья, то запомни такие правила. Никогда не ходи по дому в халате. Утром встала – и тут же приведи себя в порядок – лицо, руки, волосы, все. И сразу оденься так, как нужно, чтобы никаких засаленных халатов! Это раз. Второе: жена должна где-то работать, чтобы муж знал, что она независима. И третье: жена должна быть днем хорошей хозяйкой, а ночью – б…». Извините за это слово, но это так! Я прожила с мужем сорок лет, и я знаю, что говорю. В семье все зависит от женщины. От хорошей жены муж не уходит даже поб…вать! Поэтому, когда мои сыновья женились, я каждую невестку звала к себе и тоже давала ей этот урок. И теперь они замечательно живут с моими сыновьями, и я у них самая
любимая гостья!…А поезд все цокал по рельсам, по темной ночной русской долине: «На Запад! На Запад!» И гудел протяжно и взволнованно, как жеребец в предчувствии весны и свободы.
Брауде ушла в купе спать, а я все стоял в пустом коридоре ночного поезда, курил и смотрел в открытое окно. Где-то там, в этих темных русских просторах, гуляют наши прошлые жизни, моя и Лизина. И какие-то люди носят нас в себе, смотрят нас в наших фильмах, называют своих детей нашими именами и разговаривают с нами во снах. А мы даже не знаем об этом, мы живем какой-то параллельной жизнью, как в Зазеркалье…
46
Трехлетняя Хана, нарядно одетая, торжественная и любопытная, стояла на стуле во главе праздничного стола. Лиза держала высокие свечи и от горящей спички в Ханиной ручке зажигала высокие свечи в большом серебряном подсвечнике. На Лизе были новое темно-синее платье и белая косынка, которая очень шла к ее большим черным глазам.
Я сидел по другую сторону стола, в белой рубашке и ермолке, и читал им ту самую брошюру «Шабат в еврейской жизни», которую написал когда-то для маленького еврейского издательства «Призыв».
– «…Зажигая субботние свечи, поднимая чашу с вином и отказываясь от любой работы в субботу, евреи тем самым веками, тысячелетиями отвергали свою зависимость от мира вещей, бедствий и рабства в очередном галуте. Шабат был днем полной свободы и способом устоять в любом принижении. Подумайте, разве можно сломить, уничтожить, поработить или обратить в другую веру народ, который постоянно, из недели в неделю, из года в год и из века в век каждый седьмой день празднует свою свободу! Даже у американцев, которые считают себя самыми свободными людьми в мире, есть в году только один День независимости. А у евреев – пятьдесят два!..»
Я перевернул несколько страниц.
– Так, теперь инструкции: «Заслонившись рукой от зажженных свечей, хозяйка дома произносит следующее благословение…» Повторяй, Лиза: «Благословен Ты, Предвечный Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас своими заветами и заповедавший нам зажигать свечу святой Субботы…»
Лиза негромко повторяла, Хана смотрела на нас с восторгом и изумлением, для нее это была какая-то новая игра.
– Папа, а мне что говорить? – спросила она.
– Повторяй за мной Киддуш субботы. – Я стал читать с книги: – «И был вечер, и было утро… День шестой… И совершены были небо, земля и все их воинство… И совершил Бог к седьмому дню творение Свое, которое сделал, и почил в день седьмой от всего творения, которое сделал. И благословил Бог день седьмой и освятил его…» – Дальше, как повелела инструкция, я взял бокал с вином и продолжил над вином: – «Благословен ты, Господин Боже наш, Царь вселенной, сотворивший виноградный плод… Барух ата, Адонай Элохэйну, мэлэх Хаолам, борей пери хагофен…» – Следующую часть молитвы нужно было читать над хлебом, но я вдруг отложил брошюру и сказал: – Нет, не могу! Я не слышу это внутри себя…
– А что ты хочешь слышать, папа? – спросила Хана.
– Не порть ребенку праздник, – негромко сказала Лиза.
Я взял брошюру и стал читать дальше:
– «Благословен Ты, Господин Боже наш, Царь вселенной, производящий хлеб из земли. Барух ата, Адонай Элохэйну, мэлэх Хаолам…»
Но я знал, что читаю это в последний раз. Да, Лиза приготовила субботний ужин и даже надела косынку на голову, чтобы сыграть роль еврейской жены, хранительницы домашнего очага. Но я не мог участвовать в этом спектакле. Не мог, даже понимая, что с помощью этих суббот Лиза пытается склеить черепки нашей семейной жизни. Не мог, потому что с детства привык разговаривать со своим Богом тайно от всех, мысленно, пряча свою связь с Ним от школьных учителей, друзей и даже от родителей. Тот Бог, в которого я верил, был моим, личным и настолько интимным, что заговорить с ним вслух, да еще вот этими чужими словами, стало для меня абсолютно невозможно. Так же невозможно, как прилюдно заниматься любовью или писать книгу на глазах у всех.