Московский Ришелье. Федор Никитич

— Ни... Сего не можно! — закричал он тонким пронзительным голосом.

— Или ты малевал парсуну и писал сии слова не по вражескому наущению? — резко произнёс Фёдор, отталкивая его.

— Ни-ни. Матка Боска! — кричал пан Стадницкий, продолжая защищать портрет.

Фёдор понемногу остыл.

— Я покупаю сию парсуну! Ермолай! — позвал он дворецкого, — Неси сюда кошелёк.

Вошёл Ермолай и подал хозяину кошелёк. Это был расшитый Ксенией Ивановной подарок. Он лежал в столе, неизменно набитый серебром. Фёдор кинул кошелёк художнику, и тот, на лету подхватив его, несколько раз поклонился в пояс щедрому боярину.

— Сверни портрет да отнеси его на чердак, — приказал Фёдор дворецкому.

Сапега с художником раскланялись. На прощание Сапега сказал:

— Дозволь дать тебе совет: «Живи, как можешь, раз нельзя, как хочется. Но помни: за глупость Бог простит, а за дурость бьют».

Оставшись один, Фёдор добрел до ложа и сразу провалился в сон. Проснулся он ночью и стал вспоминать События дня: рассказ Сицкого, от которого он сделался едва ли не болен, потом этот портрет. Откуда взялся этот пан Стадницкий? И что задумал Сапега? Ведь это он подвёл к тому, что портрет сей — «царский». Тут есть умысел. Но какой? Почему Сапега сказал: «За дурость бьют»? Или он, Фёдор Романов, должен заявить о своих притязаниях на царство? И это в то время, когда вопрос об избрании Годунова решён?

Фёдору не удалось более уснуть. Перебирал события и впечатления прожитой жизни. Почему ему всё время внушали, что в нём есть что-то царственное? В детстве — шутя, позже говорили о сходстве с царевичем Иваном. Постепенно в душе его, словно по бесовскому наваждению, насевались мысли о царстве. Мысли эти брали над ним силу, когда он думал, что на трон сядет Годунов, человек чужой в исконной боярской среде, хитрый, злобный в душе, неспособный принять царство ещё и по невежеству своему. Он не был сведущ как должно даже в Священном Писании.

Фёдор знал: добром это не кончится. Да и сам Годунов всего опасается и бегает гадать к волхвам. Как хотелось надеяться Фёдору, что в последний момент Бог не допустит, чтобы скипетр взял проныра лукавый! Но, судя по рассказу Сицкого, все смирились с происходящим, и всех привёл в смирение Иов. Видно, это имел в виду Сапега, когда говорил: «Живи, как можешь, если нельзя, как хочется». А что означает это «как можешь», видно теперь. Но это ещё лишь начало. Ему, Фёдору, не отсидеться в загородном дворце. Годунов его везде достанет. И ждёт его ссылка или тюрьма. Вот чем закончились мечты о царствии: избранием Годунова и отверженностью его, Фёдора.

— «Русский царь Фёдор Микитич Романов», — язвительно произнёс он некоторое время спустя.

«Хорошо ещё, что догадался спрятать этот портрет. Авось детям и внукам моим любопытно будет посмотреть на мою парсуну», — думал Фёдор, стараясь привести свои мысли в порядок.

Портрет сохранился и был обнаружен в Коломенском дворце по прошествии многих лет, когда на русском троне прочно утвердились Романовы.

ГЛАВА 40 «ПОСЛЕДНЮЮ РУБАШКУ РАЗДЕЛЮ СО ВСЕМИ»

Многие годы дожидался Годунов этого вожделенного часа — своего избрания на царство — и потому не хотел быть умолённым скоро. Патриарх Иов, ставший его угодником, затевал то один, то другой крестный ход к Новодевичьему монастырю, где отказник укрылся со своей сестрой, царицей Ириной, ныне монахиней Александрой. Только на Масленицу, 26 февраля 1598 года, Годунов совершил торжественный въезд в Москву. И снова Иов устроил торжественный молебен в Успенском соборе, который почитался матерью русских церквей. После молебна Годунов принимал поздравления ото всех, кто спешил поздравить его с избранием на царство. Под клики «Да здравствует царь Борис!» Годунов прошёл в Архангельский собор, там он омочил слезами гроб каждого великого князя и государя. Сопровождавшие его лица могли слышать его умилительно-торжественный голос:

— Великие государи, хотя телом вы от своих Великих государств и отошли, но духом всегда пребываете неотступно и, предстоя перед Богом, молитву творите. Помолитесь и обо мне и помогите мне!

Из Архангельского собора Борис пошёл в Благовещенский собор, который был домашней церковью всех русских государей. Всюду его сопровождали духовенство и бояре. Неизменно рядом был патриарх Иов. Было замечено, что они долго разговаривали наедине, и после этой важной приватной беседы Годунов вновь вернулся в Новодевичий монастырь.

Москва жила ожиданием присяги, но Годунов не спешил. На второй неделе поста — 9 марта — патриарх созвал духовенство, бояр, весь царский синклит и, на удивление многим, начал речь с того, о чём все не только слышали, но и исполнили сказанное им — просили Годунова на царство. Речь Иова была пересыпана «премудрыми глаголами»:

— Уже время молить нам Бога, чтоб благочестивого государя нашего Бориса Фёдоровича сподобил облечься в порфиру царскую, да установить бы нам светлое празднество преславному чуду Богородицы в тот день, когда Бог показал на нас неизречённое своё милосердие, даровал нам благочестивого государя Бориса Фёдоровича, учредить крестный ход в Новодевичий монастырь каждый год непременно.

Тотчас же разосланы были по областям грамоты с приказанием петь молебны «по три дня со звоном».

И лишь 30 апреля Годунов торжественно переехал из монастыря в Кремлёвский дворец.

И опять он был встречен крестным ходом. В Успенском соборе патриарх надел на него крест Петра-митрополита. Ведя за руки детей, сына Фёдора и дочь Ксению, Годунов торжественно обошёл все соборы. Был дан большой обед, особо — для знатных людей, а для простонародья было поставлено великое множество столов за стенами дворца. Щедро раздавалась богатая милостыня.

Народ казался благодарен новому государю. Но чем же так озабочен патриарх? Зачем он вновь собирает духовенство и синклит, торговых и служилых людей и снова обращается к ним с торжественной речью? Или мало было речей, молитв и обещаний? Или затевается новый крестный ход?

Затаив в душе недоумение, люди слушали:

— Мы били челом соборно и молили со слезами много дней государыню царицу Александру Фёдоровну и государя царя Бориса Фёдоровича, который нас пожаловал, сел на государстве, так я вас, бояр и весь царский синклит, дворян, приказных людей и гостей, и всё христолюбивое воинство благословляю на то, что вам великому государю Борису Фёдоровичу, его благоверной царице и благородным чадам служить верой и правдой, зла на них не думать и не изменять ни в чём, как вы им, государям, души свои дали у чудотворного образа Богородицы и у целебноносных гробов великих чудотворцев.

Синклит, духовенство и все православные христиане вновь клятвенно заверили патриарха, что мимо Бориса Фёдоровича иного государя на царство не станут искать. Успокоенный патриарх благословил собравшихся и сказал:

— Если вы такой обет перед Богом полагаете, то надобно утверждённую грамоту написать и руки свои к ней приложить, чтоб было впредь крепко, неподвижно и навеки.

И все собравшиеся единодушно возгласили:

— Святого духа преисполнены все глаголы твои, владыко!