Московское воскресенье

Митя видел, как снова залегли бойцы, не добежав до смертельной черты. Он понял, что, только перешагнув эту черту, можно увлечь людей. Он повернулся лицом к взводу, крикнул: «За мной!» — и побежал вперед. Бежал и думал только об одном: ему надо во что бы то ни стало прорваться через эту огненную черту. Вот он добежал до нее, ногами разорвал этот горящий шнур, разорвал так, что огненные куски, как змеи, завертелись вокруг него, но он уже перешагнул и уже был по ту сторону смерти. Он оглянулся, бойцы бежали за ним. Они перескакивали через эту черту и бежали дальше, словно отряхиваясь. Кто-то упал, поднялся и снова упал. Остальные были уже в тени домов, прятались за плетни, ползли вдоль стен. Вот вырвавшийся вперед боец, которого Митя не узнал, швырнул гранату в окно избы. Раздался звон стекла, пулемет смолк. Вдоль всей деревни свистел ураган, по дороге в нескольких шагах от Мити, словно метеор, катилась зажженная пулями бочка с горючим. Стальная каска все время сползала Мите на глаза, неудобно было стрелять и смотреть вперед, но он все же заметил, как немцы начали выбегать из укрытий.

И в это время с севера раздались еще более частые и раскатистые выстрелы, дикие крики немцев, взрывы, пламя начинающегося пожара окрасило небо. Немцы заметались между двумя живыми валами, преградившими им путь.

Раненый Сарафанкин с трудом переполз широкую дорогу и упал около избы. Он никак не мог достать индивидуальный пакет озябшими руками.

— Где тут санитары? — озлобленно спросил он пробегавших мимо бойцов.

Один из бойцов остановился:

— Дай перевяжу! Я хоть и не сестра, но в медицине кое-что понимаю.

Сарафанкин недоверчиво посмотрел на молодого веселого парня и отстранил его:

— Иди, иди, я уж как-нибудь сам.

— Чего там «сам», — настойчиво сказал боец, поднимая раненого.

— Командира моего не видел?

— Какого командира?

— Да Строгова, — ворчливо ответил Сарафанкин, которого уже начал возмущать этот невесть чему ухмыляющийся парень. Видно, из новичков, видно, еще думает, что здесь спектакли играют. Знай себе усмехается, не сочувствуя чужой боли.

— Строгов мой командир, — сказал боец, — но я тебя впервые вижу.

— А я тебя, — огрызнулся Сарафанкин, у которого еще сильнее заныло плечо, когда боец попытался приподнять его. Он чуть было не взвыл от боли. Ему захотелось остаться одному, чтобы поплакать немного, потом уползти куда-нибудь подальше от этих здоровых парней, которые ничего еще не испытали, ничему не сочувствуют.

В притихшей, клубящейся дымом улице послышались голоса. Сарафанкин увидел, что их догоняла группа бойцов.

— Вот идет мой командир.

Боец обернулся, оглядел освещенных луной людей и сказал:

— До чего ж ты упрямый, старик, это идет мой командир.

Две группы слились в одну. Молодой сержант шагнул вперед, сказал строгим голосом:

— Кулагин, ты чего тут делаешь?

— Вот раненого нашел, хотел помочь ему, я когда-то проходил судебную медицину, думал, она здесь пригодится, а он меня гонит, не верит в мои познания.

— Побереги свои знания до другого раза, — сказал Митя, — а этого раненого отведи скорее к Машеньке, она вон в той избе.

В это время Сарафанкин, оттолкнув провожатого, шагнул к лейтенанту, который отдавал какие-то приказания взводным командирам. Сарафанкин покачнулся и обеими руками обхватил плечи Евгения, потом попытался выпрямиться.

— Простите, товарищ лейтенант.

— Сарафанкин, ты ранен?

— Обжегся малость в этом пекле…

Сержант обернулся, вгляделся в лицо лейтенанта, крикнул:

— Евгений!

Строгов выпустил из рук падающего Сарафанкина:

— Митя! — Снова подхватил раненого, крикнул: — Помоги!

Братья с двух сторон подхватили раненого и повели его, переговариваясь через его голову, оглядывая друг друга, все еще не веря своим глазам.

— Так это ты мне помогал? — спросил Митя.

— А это ты немца отвлек на себя? — спросил Евгений.

— Ты мне здорово помог, признаться, мне туго приходилось, — продолжал Митя. — У меня ведь всего один взвод.

— А моя рота подошла к деревне, когда немцы бросили весь гарнизон на тебя. Молодец!

Митя раскраснелся от похвалы брата и сейчас же заговорил, подавляя свое смущение:

— Вот наш медпункт. Зайдем.

Раненые лежали и сидели в теплой избе, некоторые что-то жевали, пили чай, осваивались. Машенька разогревала на печке огромные круги манной каши, подогревала вино, только что принесенное с немецкого склада.

При виде вошедших Машенька просияла, красное обмороженное лицо ее стало еще краснее.

— Вот и Митя! — крикнула она, как будто ждала гостя, сейчас же смутилась и тихо добавила: — И обед готов.

Евгений смотрел на Машеньку, на Митю, который поставил на край стола огромный котелок с кашей и приступил к еде, пробормотав, как бы извиняясь перед братом:

— Знаешь, у меня после боя всегда аппетит появляется. Все внутри перегорает, один сухой воздух остается.

Евгений улыбнулся. Теперь он окончательно узнал своего братишку. Час назад, когда они вместе намертво зажали немцев в селе, он еще не знал, кто этот командир, но ему понравилось, что командир был смел, что с горсткой бойцов он вырвался на окраину села, не зная, что перед ним целый батальон немцев. Как же приятно узнать в этом боевом командире младшего брата, паренька, оставленного дома, и увидеть, каким он стал на фронте.

Евгений заметил какое-то особенное сияние в глазах Машеньки и сейчас же догадался, кто помогает Мите быть смелым. Он смотрел на брата и его товарищей-комсомольцев, словно старый, много испытавший ветеран, смотрел и думал об этом поколении. Еще недавно они сидели за школьной партой, за институтским столом, слушали лекции, учились… И вот пришли сюда показать, чему же их выучили. Что привело их сюда? Мысль о славе, о подвигах, которые они вычитали из романов, или коммунистическое воспитание, которое приучило их быть всегда там, где нужны смелые… Знают ли эти комсомольцы, что ждет их через час? Он еще раз взглянул на Митю и Машеньку и снова убедился в том, что уже подумалось ему — даже здесь, на краю смерти, они живут с любовью.

В избу неожиданно вошел Миронов. Евгений поднялся навстречу, сразу заметив его необычайную бледность. Миронов движением руки приказал ему сесть. Быстро оглядел раненых, сказал:

— Не так уж много… — Медленно стал расстегивать шинель, но снять не мог, бессильно опустился на скамейку.

— Вам плохо? — спросила Машенька, наклонившись к нему.

Миронов не отвечал. Опустив голову на грудь, тяжело дышал, словно в обмороке.

— Пожалуйста, Иван Алексеевич, выпейте вина, — сказал Евгений, ставший таким же бледным. Он боялся за своего командира. Подполковник заметно слабел, но не уходил в госпиталь. Он стремился на запад и устало шутил, когда кто-нибудь из подчиненных говорил об отдыхе:

— Столько времени я уходил на восток, что теперь грешно отдыхать…

А Евгений, слушая грустную шутку, с болью угадывал, что волевое напряжение может каждый час оборваться.

Дрожащей рукой Миронов взял стакан вина, с трудом проглотил его. Несколько минут сидел, опустив голову, потом обвел всех тусклым взглядом, заметив страх в глазах окружающих, заставил себя улыбнуться, чтобы приободрить их, но улыбка вышла такая, что Евгений, закусив губу, сел рядом с ним, обхватил его за спину: