Московское воскресенье

Пролетая над домом, он увидел, как наша пехота, выбежав из лесу, ринулась на штурм Тихогорского, окружая дома и деревню. Немцы бежали на запад по единственной оставшейся у них дороге. Лаврентий покачал крыльями, приветствуя товарищей, и полетел на аэродром для заправки.

Атаку вел батальон Евгения Строгова. Проделав тридцатикилометровый марш по лесам, батальон вышел к Тихогорскому. На рокадных дорогах, на узкоколейках еще стояли цистерны с горючим, еще дымились паровозики, но немцев уже не было.

Митя со взводом разведчиков пересек шоссе. Он вспомнил — по этой Старой смоленской дороге бежал Наполеон. В этих местах жгли костры партизаны Дениса Давыдова. Здесь дюжие мужики в нагольных шубах выходили с дубинами на тонконогих французов. А сейчас по этой дороге бежали на грузовиках хитроумные немцы. Мчались ошеломленные, не понимая и не веря тому, что произошло.

Вглядываясь вперед через березовый лес, Митя увидел над своим домом зловещие тучи черного дыма. Он прибавил шагу, побежал, но ему все казалось, что он идет слишком медленно, а сквозь подстриженный снарядами лес уже отчетливо был виден пожар в Тихогорском. Когда взвод Мити, а за ним и весь батальон вошел в Тихогорское, все надворные постройки уже пылали. Митя кинулся к колодцу, но насос был изрублен, колодец бездействовал. Он подбежал к дому и увидел, как Евгений с группой бойцов скрылся в дыму.

Разбивая окна, бойцы швыряли снег в горящие комнаты. Снег розовел от пламени, огромные глыбы его таяли и шипели, заглушая огонь.

Со стороны шоссе послышалась стрельба. Разрозненные части фашистской армии пробивались сквозь заслон. Митя пробежал лесом до шоссе, увидел сгрудившиеся машины, прыгающих с них немцев, пытавшихся перейти в атаку. Кустарник позволил ему подвести взвод вплотную к обочине шоссе. Он скомандовал: «Приготовить гранаты!» — вырвался вперед, швырнул гранату в машину с автоматчиками и почувствовал толчок в грудь. Подумал, что его качнуло от взрыва, хотел было бежать дальше, но боль в груди пригнула его к земле. Вокруг него в лужах растаявшего снега шипели пули. Немцы, отстреливаясь, бежали в лес. Батальон уходил на запад, преследуя бегущих… Митя хотел встать и пойти за ними, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его вниз, в кювет. С трудом повернувшись, он увидел Машеньку. Увидел белое, словно покрытое льдом, лицо, плотно сжатые губы, хотел спросить, что так испугало ее, но она глухо произнесла:

— Бойцы сказали: командир взвода упал… Я сначала не поняла… Куда ты ранен?

Он пытался ответить, но боль в груди охватила его с такой силой, что потемнело в глазах и перехватило голос. Он изо всех сил стиснул зубы, стремясь подавить эту боль. Поднялся в последний раз и увидел своих бойцов, уходивших на запад, повернулся к Машеньке, чтобы понять, что она говорит, но не разобрал ни слова в ее бормотании. Она расстегнула его шинель, пытаясь перевязать рану, а ему стало нестерпимо холодно, он почти оттолкнул ее, стуча зубами, с трудом выговорил:

— Пойдем скорее, тут в двух шагах наш дом…

— «Наш дом»… — с горечью повторила Машенька, вспомнив обугленный сруб в Тихогорском. — Не скоро этот дом воскреснет, и только после победы ты возвратишься в него.

Машенька вынесла раненого к проселочной дороге, по которой тихо двигались санитарные машины и подводы. Она стояла, положив раненого на обочину, и с глазами, полными слез, поднимала руку, прося остановиться. Две машины прошли мимо, и шоферы знаками показали, что не могут взять раненого. Машенька подбежала к подводе, на которой, плотно прижавшись друг к другу, сидели закутанные в одеяла и трофейные немецкие шинели легко раненные бойцы. Но и между ними не было места. А Митя лежал уже без сознания, он каждую минуту мог умереть, мог замерзнуть, хотя Машенька закутала его в два полушубка, снятых с убитых в перестрелке у шоссе, обвязала ремнями, чтобы можно было довезти его до Москвы. Подбежала к подводе и сказала дрожащим голосом, стараясь придать ему как можно больше твердости:

— Дорогие товарищи, как-нибудь потеснитесь, захватите нашего раненого командира…

Сказала и поняла, что просьба ее невыполнима, на санях не было места. И сейчас же услышала приятный дружеский голос:

— Давайте, дорогая, кладите его к нам на колени. Теплее будет. Да он, кажется, легкий, мальчик еще.

— Благодарю вас, благодарю, — обрадовалась Машенька и с помощью возчика положила странно отяжелевшего Митю на колени бойцам. Возчик уже готов был тронуть лошадь. Машенька торопливо сняла с себя флягу с вином и передала ее раненым.

— Пожалуйста, подкрепитесь! — достала из сумки сухари и раздала их.

Раненый, приняв из ее рук флягу, жадно прильнул к ней. Тогда другой сказал с укором:

— Товарищ Разумов, вы неисправимый эгоист. Оставьте же и другим глоточек.

Разумов с сожалением оторвался от фляги и передал ее соседу.

— Увы, Виталий Витальевич, в этом море бедствий каждый сам за себя.

— Ну вот-вот, — со вздохом ответил Любанский, — ничему вас война не научила.

— Зато я изучил войну, — гордо ответил Разумов.

— Представляю себе, каким героем вы будете ходить по Москве, — язвительно ответил Любанский.

— Прекратите дискуссию, — закричал третий боец, — дайте скорее флягу, у меня от ваших разговоров все раны открылись!

Фляга переходила из рук в руки, и Машенька поняла, что для Мити ничего не останется. Она отстегнула еще теплую флягу Мити и передала ее раненым:

— Возьмите, пожалуйста, и давайте раненому по глотку, как бы он не замерз до Москвы. Это сын профессора Строгова.

— Профессора Строгова? — воскликнул Любанский. — Брат нашего командира! Дорогая, будьте спокойны, я доставлю его живым.

Машенька посмотрела вслед уходившей подводе, смахнула слезу с ресницы и быстро пошла на запад, догоняя свой батальон.

Глава двадцать шестая

Митя проснулся с предчувствием чего-то очень хорошего, что сулил ему сегодняшний день. Радостно огляделся. Стекла окон были вытканы серебряными пальмовыми листьями. Внизу узор плотный и выпуклый, а выше, к форточке, переходил в тончайшее кружево, сквозь которое просвечивало бледно-розовое небо.

Из теплой кровати он вынырнул, словно из морской глубины, счастливо озираясь, как в детстве. С затаенной радостью ждал чего-то необычайного. Услыхав легкие шаги за дверью, плотно закрыл глаза и притворился спящим, а когда тихо вошла Оксана, распахнул глаза так, что она даже испугалась. А он засмеялся и сказал:

— Видишь, я жив!

— Ну и чудесно! — ответила Оксана, ставя перед ним завтрак.

Митя заметил на ней синее платье с кружевным воротником, такое знакомое, мирное, праздничное, что даже подумал — было все «то» или не было? Торопливо поднялся и вдруг сморщился от боли в груди, опустился обратно на подушку.

— Ксана, какой сегодня день?

— Прекрасный, — ответила Оксана, пододвинула столик к его кровати и добавила: — Легкий сухой мороз, огромное солнце. Солнца давно не было в Москве, а теперь оно вернулось из Алма-Аты красное-прекрасное. Кушай, а то оладьи остынут. Екатерина Антоновна обидится. Она тебе их вместо лекарства прописала.

— Я не о погоде спрашиваю, — сказал Митя, — я хочу знать, какой сегодня день?

— А! Сегодня воскресенье.

— Я так и почувствовал! — вскрикнул Митя. — А кто у нас в гостях?