Московское воскресенье

Прищурив глаза, Катя смотрела в небо, стараясь представить, как они полетят над серыми плотными тучами, ведь сквозь них не увидишь никаких ориентиров! Не за что будет зацепиться глазу, чтобы сверить карту с местностью. Вся надежда только на приборы. Катя чувствовала ветер, который на высоте может оказаться значительно сильнее, может снести их в сторону, и тогда… Раскова, заметив смущение девушек, подошла к ним, заговорила сначала о погоде, поглядывая вместе с ними на небо, потом и о полетах за облаками.

— Что тут главное? — спросила она, взглянув на Катю. — Прежде всего точно соблюдайте режим полета, начиная от взлета, кончая посадкой. Все надо делать так, как рассчитано на земле. После подъема за облака не теряйте друг друга. Когда выйдете на дальний привод, засеките время и возьмите нужный курс. И помните, — она внушительно погрозила пальцем, — на высоте может быть боковой ветер, и даже очень сильный.

Катя кивала: буду помнить.

Марина Михайловна говорила о предстоящем полете спокойно, как о самом обычном деле. Она старалась рассеять то скованное напряжение, которое подметила на лице Румянцевой, передать ей свою уверенность, чтоб девушка окончательно поверила в свое умение, в свои силы.

— Пора! — вдруг сказала Нечаева, подходя к задумавшейся Кате.

Катя видела на аэродроме много самолетов. Над ее головой пролетали громоздкие бомбардировщики, маленькие истребители, но больше всех ей нравились «уточки». Эти учебно-тренировочные самолеты были из фанеры, обтянутой перкалем. Казалось, две девушки, подхватив за крылья машину, могут легко приподнять ее. Кабины словно гнезда; крылья тонкие, как у птицы. Эти самолеты являлись предметом острот и насмешек для воздушных «волков»; которые называли их «этажерками», «много шума из ничего», «кукурузниками» и другими оскорбительными прозвищами. Но «уточка» казалась Кате прекрасным самолетом. Он подходил ей по росту: не мал, не высок, а в самый раз.

Вот он стоит, распластав крылья, и кажется, что промерз насквозь и ему уже не подняться под облака.

Но Даша Нечаева садится в кабину и подает команду к запуску. Самолет сразу повеселел, заурчал и рванулся вперед. Прищуренным взглядом летчица посмотрела на Катю: «Что, трусишь?» И Катя поняла: надо показать, что она нисколько не боится этого первого вылета.

Десятки глаз наблюдают за ней, словно хотят увидеть, что у нее на душе, хотят знать, выдержит ли она испытание.

Катя живо вскочила на плоскость, занесла ногу в штурманскую кабину, помахала рукой Евгении и села.

Самолет зарулил на старт.

Вот промелькнули розовые лица девушек, промелькнули сугробы, впереди — взлетная дорожка. Ветер бьет в лицо все сильнее и сильнее, перехватывает дыхание. Катя только успела судорожно вздохнуть, как самолет оторвался от земли и стал набирать высоту. Винт с треском разрывал морозный воздух, самолет стремился к солнцу, словно там ему было теплее.

…Довольная первым полетом, она спрыгивает на землю. Ее место занимает Евгения, и самолет уже высоко, а Катя все стоит, словно не может выдохнуть воздух, которым она только что наполнила грудь, словно не может справиться с той огромной радостью, которую она ощутила, когда была в воздухе.

В меховых унтах Катя с трудом шагает по аэродрому. У ангаров ее ждут подруги.

— Хорошо ли полетала? — спрашивают они, притопывая от холода.

Мороз, как ножом, режет лицо. Катя чувствует, что ни прыжки, ни бег на месте не согреют ее. Она спешит к самолетам, где техники подогревают моторы, и там присаживается на корточки. Она подставляет руки к синему огню и держит до тех пор, пока не чувствует ожога. Вот теперь можно надеть рукавицы и вернуться на старт.

В морозном небе кружат и кружат самолеты. Там у Жени, наверное, перехватывает дыхание от стужи, зуб на зуб не попадает. И Кате становится так холодно, что она ближе подвигается к огню.

— Замечталась! Смотри, прожгла шинель! — окликнула ее техник Федотова, маленькая девушка, похожая на озорного мальчишку.

Девушки обступили огорченную Катю, начали утешать.

— Я тоже вот рукавицы спалила, — пожаловалась Федотова. — Ночью вздремнула — и готово!

— Ночью простительно, — сказала Даша, — ночью глаза слипаются, а вот днем нехорошо! Достанется тебе от начальства.

Кто-то посоветовал потереть снегом прожженное пятно или посыпать золой.

Но Катя не успокоилась. Можно скрыть пятно, но нельзя простить того, что она озябла. Зябнуть допустимо на лыжной прогулке, но не на работе. Она должна помнить, где находится. Не должна дрожать. Еще не такие морозы будут дальше.

И действительно, ночью мороз был еще сильнее. Небо было до того черным, что звезды казались яркими искрами. Тяжелый морозный воздух застревал в горле.

Катя сидела в своей кабине, смотрела на земные ориентиры и отмечала путь на карте. Но дыхание ее все время прерывалось, на глазах выступали слезы. Она уже ничего не видела.

Нечаева что-то говорила ей, но Катя не могла разобрать слов. Ей пришлось сделать большое усилие, и только тогда она услышала летчицу:

— Повтори курс.

«Повтори»! Катя стиснула зубы и несколько секунд сидела в оцепенении. Потом взгляд ее упал на планшет, она раскрыла карту и принялась за работу.

Где они находятся? Как далеко и в каком направлении пролетели они за эти пятнадцать минут? Может быть, летчица все время кружит над аэродромом? Может быть, взяла курс в сторону Волги?

Приучай глаза к темноте, штурман! На фронте, если тебе и подсветят в небе, так только вражеские прожекторы. На земле же тебя ждут только скупые приводные огни, поскорее воспользуйся их добрым светом, чтобы не привести за собой врага. Приучай глаза к темноте, штурман!

И Катя вспоминает все советы уже не раз летавших подруг. Она долго смотрит на звезды. Прямо перед ней Большая Медведица. Если б это был дальний полет, можно было бы вести самолет по звездам. Но у Катиного самолета слишком мала скорость и короток радиус действия. Звезды здесь мало помогут, она может только определить, куда идет самолет, на север или на юг. Но это покажет и компас.

Теперь все в порядке. Она видит темную полоску прибрежного леса, видит вытянутый с севера на юг остров. Ночь словно растаяла, все предметы на земле стали отчетливо видны, она уже определяет по карте, где они находятся, и передает курс летчице, которая знает его лучше новичка штурмана. Постепенно скованность проходит, и Катя оживает. Сердце забилось веселее, глаза острее вглядываются в ночь… Минута, вторая… десятая — и вот уже темным пятном выделился учебный аэродром, где ему и надлежало быть по расчету времени, по компасу, по карте.

Когда самолет приземлился, летчица Нечаева повернула к штурману разгоряченное лицо:

— Молодец! Значит, и дальше будешь хорошо летать. Еще Суворов сказал: «Трудно в ученье — легко в бою!»

Катя выпрыгнула из кабины, уступая место другому штурману, и, отойдя в сторону, стала смотреть, как летчица снова повела самолет в звездное небо.

Длинная зимняя ночь! Кажется, ей нет конца, кажется, что не хватит сил дотянуть до утра, но самолеты гудят над аэродромом, их грозный гул подбадривает: «Держись, держись!» Надо помнить: на войне будет еще труднее.