Московское воскресенье

Занятия продолжались и днем. После короткого отдыха Катя снова приходила на аэродром. Дожидаясь своей очереди на вылет, она разглядывала небо, голубое над головой и безмятежно розовое вдали. Оно ничем не напоминало о войне, о том суровом будущем, к которому так упорно готовились летчицы.

Катя следила за большим самолетом, который неожиданно появился над полем. Вот он приземлился, из него вышли пассажиры. Это были летчики. Один из них стремительно шел прямо на нее, размахивая руками, словно освобождаясь от скованности после долгого полета.

— Как у вас холодно! — воскликнул он, проходя мимо Кати.

Одет он был в легкую куртку и шлем. Эта форма и загорелое лицо показывали, что он прибыл с юга, а особое напряжение в глазах оставалось, должно быть, после недавних боев.

Кате захотелось поговорить с ним, проверить правильность своих предположений:

— Холодно, пока ждешь на земле, а как полетишь, сразу становится жарко.

— У нас на юге теплее, — ответил летчик, рассматривая деловито-спокойное лицо Кати. — А что вы здесь делаете, такая маленькая, что вас из-за сугроба не видно?

— Я штурман.

— Что-о? — искренне удивился летчик.

Но в этот момент к нему подошел товарищ, раздраженно сказал:

— Гриша, нам не повезло! Самолет на Куйбышев будет только через час. Мы бы за это время отмахали полдороги. Просто возмутительно! Терпеть не могу ждать.

— Ничего, переживем, — ответил летчик, словно радуясь задержке. Он не спускал любопытного взгляда с Кати. — Веселов, — обратился он к товарищу, — посмотри на эту снегурочку, она штурман.

Голубоглазый лейтенант, вскинув выгоревшие брови, уставился на Катю.

— Штурма-ан? — с иронией переспросил он. — Какой штурман?

Катя презрительно покривила губы, приготовилась было сказать, что уже слышала от мужчин подобные насмешки, и могла бы повторить то, что говорила им Раскова про вековую отсталость и тысячелетнюю косность, но летчик неожиданно протянул ей руку:

— Позвольте познакомиться. Лейтенант Рудаков.

— Старшина Румянцева, — чуть насмешливо ответила Катя, готовая дать отпор, если только он вздумает позубоскалить на ее счет.

— Товарищ Румянцева, прошу познакомиться — мой друг Александр Веселов.

Смерив взглядом стоявшего перед ней великана, Катя робко протянула руку. Случилось именно то, чего она опасалась: Веселов так стиснул ее пальцы, что от боли искры посыпались из глаз. Катя готова была убежать от этого грубияна, но Григорий Рудаков смотрел на нее с таким восторженным любопытством, что она преодолела боль и задержалась.

— Жаль, что вы штурман, а не стрелок! Мы летим за новыми самолетами, и нам нужен будет стрелок. Я бы с удовольствием пригласил вас в свой экипаж. Вы умеете стрелять?

— Такими вишенками и не стрелять! — подмигнул Веселов.

Катя сдвинула широкие брови. Напрасно она заговорила с этими парнями! Вот оно — мужское высокомерие, и они не стыдятся показать его.

— Послушайте, малютка, где тут у вас столовая? — спросил Веселов, но теперь уже Катя не пожелала заметить его.

Рудаков понял, что она обиделась, и заговорил совсем не так, как его неучтивый товарищ:

— Товарищ Румянцева, у вас здесь есть кино?

— Должно быть…

— А какие картины показывают?

— Не знаю, мы еще не ходили, — ответила Катя и спросила о самом главном: — А вы были в боях?

— Конечно, — ответил с неохотой лейтенант. Он будто стремился избежать неприятного разговора. И она догадалась, что ему тяжело вспоминать и говорить о боях.

— Как же сейчас на фронте? — невольно сорвалось у нее.

Рудаков покосился на нее, словно соображая, стоит ли говорить с ней о серьезном деле. Катя поспешно добавила:

— Мы весной закончим учебу и вылетим на фронт.

— На фронт? — Григорий округлил глаза. — Что же вы там будете делать? — И, не дождавшись ответа, покачал головой. Но Катя посмотрела на него так сурово и требовательно, что он невольно договорил: — Что вы можете там сделать, если мы, опытные штурмовики, выбываем из строя после второго или третьего боя? Вы даже и не думайте об этом пекле: никакой пользы от вас там не будет… Впрочем, вас могут назначить в санитарные эскадрильи, возить раненых, там вы можете пригодиться.

Сказанного было достаточно. Катя с неприязнью отвернулась от него: «Не стоит терять время на разговор с этим гордецом. Нас он и за людей не считает».

— Желаю вам успеха! — все же сказала она и пошла на командный пункт погреться.

— Постойте, товарищ Румянцева! — закричал Рудаков. — Вы не сказали, как вас зовут!

Катя обернулась:

— Зачем это вам? Мы все равно больше не увидимся.

— Как знать! А я хотел бы с вами увидеться. Дайте хоть руку на прощание! — И он настойчиво пошел за нею.

— А я могу угадать, как ее зовут! — сказал Веселов. — Это Катя. Всех таких чернобровых зовут Катями. Угадал? Вас Шурой не назовешь! Такая краснощекая может быть только Катей. Но должен признаться, что вы — самая лучшая Катя из всех Кать.

Девушка с гордым пренебрежением слушала эти упражнения в остроумии. Потом, смерив его осуждающим взглядом, тихо повернулась и пошла по своим делам.

— Как задается, чернобровая! — воскликнул Веселов.

— Не к месту ты начал зубоскалить! — рассердился Рудаков.

Веселов заметил огорчение в его глазах и сразу переменил тон:

— А ты что? Брось, брось! Не до девчонок нам сейчас! Пошли в столовую, подкрепимся — и полетим.

Григорий проводил взглядом девушку, потом посмотрел на учебные самолеты, опускавшиеся перед ним. Из них выпрыгивали летчицы. Лица у них были розовые, возбужденные. Они о чем-то оживленно разговаривали, собравшись в кружок. Потом из командного пункта выбежала вторая стайка и разбежалась по самолетам. Среди них была и старшина Румянцева. Самолеты исчезли в прозрачном небе.

«Ну и ну! — Рудаков покачал головой. — Попал впросак, осрамился перед Румянцевой. Она, видать, решила, что я самый отсталый парень. И правильно сделала, что не стала разговаривать со мной. Если они в такой мороз летают, так мы с Сашкой должны не смеяться, а преклоняться перед их мужеством. Такие девушки не отстанут и от нашего брата, а, может быть, еще дадут сто очков вперед. Если бы мне удалось еще раз встретить эту Румянцеву, я бы с удовольствием извинился перед ней и за себя, и за Веселова».