Москва-матушка

Удача всюду сопутствовала молодому ди Гуаско. В течение десяти минут Ольга была развязана.

Не потревожив спавших на сеновале татар, Деметрио взял хозяйское седло, оседлал запасного вороного коня' и тихо вывел его из конюшни. Посадил на него Ольгу, вскочил на своего серого, и через минуту всадники растворились в темноте ночи.

* * *

Полуденным зноем дышит летний день. Дорога от монастыря до города словно посыпана солью. Из-под ног коня клубится пыль и тяжелыми тучами ложится на без того серые листья кустарника. Горячий воздух струится перед лицом Теодоро волнистыми ручья­ми, и очертания впереди лежащих предметов колеблются, как живые.

Теодоро не замечает жары. Только что закончился обряд кре-

щвния, и он теперь человек православной веры. Последняя пре­града к сердцу возлюбленной снята, ничто не помешает ему же­ниться на Ольге. Сейчас он снова увидит ее — от этой мысли серд­це Теодоро наполняется радостью. Покачиваясь в седле, он поет:

До свидания, Тереза,

Тереза, прощай!

Я скоро вернусь

И женюсь на тебе!

Около дома Никиты Чурилова, своего будущего тестя, Теодоро сошел с коня и постучал кольцом в створку резных ворот. Подож­дал малость, еще постучал, но на дворе никто не появился. Нако­нец заскрипел засов, Теодоро толкнул створку ногой и оказался перед матерью Ольги.

— Простите меня за беспокойство,— смущенно произнес Тео­доро. — Я думал, что мне откроют слуги. А вы сами...

— Слуг-то нету, голубчик мой,— сквозь слезы проговорила Ки­рилловна,— в поисках все.

— В каких поисках?

— Беда великая пришла в наш дом. Ведь Оленька пропала!

— Как пропала?

— Вчера пошла по цветы с Василисой-подружкой, и до сей поры нет. Никитушка со слугами весь город обшарили, нигде кровинушки нашей не нашли,— Кирилловна опустилась на сту­пеньку крыльца и, закрыв лицо, залилась слезами.

— Куда же она могла деваться? — тревожно спросил Теодоро и тут же вспомнил: «Святых отцов берегись, сынок». «Неужели так скоро? — произнес он про себя. — Но если это дело святых отцов, значит, Ольга жива, они не могут ее убить, она не виновата. Они просто решили ее спрятать».

— Не плачьте, я уверен, что Ольга жива, и даю слово — найду ее. Мне кажется, я знаю, где ее надо искать. Подождем синьора Никиту, посоветуемся, и все будет хорошо.

— Дай-то бог, дай бог,— шептала старая мать. — Мне, греш­ным делом, худые думы в голову идут — уж не руки ли на себя наложила, сердешная.

— Не говорите так, дорогая. Я не вижу причины... по-моему, Ольга добровольно согласилась стать моей женой.

— Так-то оно так,— вздыхая, промолвила Кирилловна.

Скрипнули незапертые ворота, и во двор вошел отец Ольги,

сгорбленный, подавленный, с серым неподвижным лицом. В опу­шенной руке зеленый сверток. Словно не замечая никого, еле пе­редвигая ослабевшие ноги, подошел к крыльцу и осторожно по­ложил зеленый комок на верхнюю ступеньку. Сверток развернулся, и Теодоро увидел, что это платье Ольги. Дунул ветерок, приподнял оборку розовой мантильи, под ней обнаружилась светлая ткань

Олиной исподницы. Кирилловна глянула и рухнула на пол, зары­лась лицом в дочерину одежду. Заголосила:

— Доченка-а-а моя единственная-я!

— Негу, магь, у нас доченьки. В синем море она. Осиротели мы,—произнес Никита. Плечи его задрожали от тяжелых рыда­ний.

— Где... нашли... это? — спросил Теодоро.

Никита поднял голову и только сейчас понял, что перед ним стоит жених Ольги. Он тихо, словно самому себе, отзетил:

— На берегу, около Алчака приняла она свою смертоньку. Горе за горем приходит в мою семью. Чем я согрешил перед гобой, господи? — и снова поник головой.

Теодоро неотрывно глядел на одежду и не мог больше произ­нести ни слова. На крыльце непрестанно голосила обезумевшая Кирилловна. Вокруг молча стояли слуги.

К вечеру в дом Чурилова прискакал старый ди Гуаско. Он долго глядел на одежду Ольги, принесенную с моря, расспросил Никиту, где она была найдена, и, ни слова не сказав, уехал. Через час он вернулся и спокойно, будто это была обычная весть, сказал Никите:

— Напрасно убиваешься, синьор Никита, ваша дочь, я думаю, жива, и, не позднее чем завтра, я скажу тебе, где она находится. Поехали, Теодоро. Тут слезами делу не поможешь.

— Я никогда не думал, что мой сын такой слюнтяй! —сказал Антонио, когда они выехали со двора Никиты. — Ну, что раскис? Они родители, им разум потерять не грех, а ты?

— Но ведь Ольга действительно утонула!

— А я говорю тебе, жива! Пораскинь мозгами. Скажи, где, по-твоему, обувь утопленницы? Ее ведь нет среди одежды. Неуже­ли ты думаешь, что она одежду сняла, а туфли оставила! Старые люди говорят, что все утопленницы превращаются в русалок, а у них, как известно, хвосты, и потому обувь ей брать с собой вовсе ни к чему.

— Как ты можешь шутить, отец!

— Хорошо, шутки в сторону. А нательный крест?

— Какой крест?

— Где ее нательный крест? Самоубийство — великий грех, и ни один добрый христианин не пойдет на него в кресте. Если бы Ольга бросилась в море, она непременно сняла бы крест. К тому же я, словно пес, обнюхал на том месте все следы и, клянусь соб­ственными потрохами, что одежду эту привез верховой и бросил на берегу. Девушки там и не бывало. Ее просто украли.

— Но кто? Неужели святые отцы!

— Вряд ли. Они еще не успели разнюхать о твоем грехе. В Суроже я знаю только одного человека, которому нужна эта дьяволь­ская шутка и который на нее способен.

— Кто он, говори, отец! — воскликнул Теодоро.

— Твой братец, вот кто!

— Андреоло?

— Пусть лопнут мои глаза, если не он. Кстати, вот его дом, мы сейчас постараемся все узнать.

— Брата нет дома, я узнавал.

— Где же он? — спросил Антонио.

— Уехал в Карагай и будет не скоро.

— Это даже к лучшему. Скажи, чтобы все слуги собрались в большом зале.

Слуги Андреоло боялись старого ди Гуаско больше, чем хозяина дома, и через малое время все собрались в зале. Антонио оглядел их пристальным взглядом и твердым голосом произнес:

— Кто из вас вчера ходил к дому русского купца? Молчите, су­чьи дети! Учтите, что я знаю все, и если не признаетесь вы — мне расскажет все сам синьор Андреоло. И тогда вам несдобровать.