Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание
Шрифт:
Насмотревшись постельных безобразий, Сусальников тоскливо глядя на сияющие в ночном небе звезды, задумался над вопросом — а тем ли всю жизнь он занимался и правильно ли сделал, что прожил свою жизнь в полном одиночестве? Отчего-то ему теперь казалось, что прожил он совершенно не правильную, и довольно глупую, но зато праведную жизнь. Только нужна ли была эта праведность?
Анатолий Фокич всплакнул украдкой и более не в силах созерцать развратную вакханалию на малюсеньком черно-белом экране, выключил телеприемник. Однако не смотря ни на что Сусальников был внутренне счастлив. Счастлив, что хоть бог и не дал ему в жизни любви и прелести познания всего многообразия интимных удовольствий, он взамен наградил его талантом радиотехническим, дающим, возможно гораздо большее! Тут он твердо осознал, что праведность его была нужна, и возможно даже необходима!
— «Ведь смог же я?!..» — думал старик, бережно отсоединяя прибор от антенны. Руки его дрожали, словно держал он в них
Странная история приключилась и со вторым пилотом Боинга 707, рейса Москва-Адлер, того самого, что должен был разбиться 22 июля, Степаном Иващенко. Как и другие пассажиры самолета, ничего не помня ни о полете, ни о чудесном спасении, он явился домой. Правда, явился пилот самым последним из всех пропавших. Даже позже капитана Константина Савельевича Пыжникова. Появление его дома произошло как раз наутро после ночи, в которую из мира навсегда исчез натворивший чудес молодой свободный мечтатель. На квартире его уже ждала засада фээсбешников, дабы учинить допрос лицу непосредственно управлявшему исчезнувшим самолетом. Капитан Пыжников же, два дня как находился в руках ФСБ, но информации раскрывающей подробности происшествия не давал, ссылаясь на полную амнезию. В ФСБ планировали очную ставку пилотов, на которой те могли бы расколоться и признаться где находится злополучный воздушный транспорт.
Войдя в квартиру Степан увидел в прихожей неизвестных ему личностей, вида весьма решительного и даже кричать не стал, а только жалобно посмотрев, скис. Второго пилота незамедлительно доставили в генеральный штаб, а от туда сразу в изолятор, где хотели было для начала опробовать на нем несколько новых психотропных препаратов, дабы в корне задушить малейшую попытку сокрытия фактов, но…
Но этого делать не пришлось. Вовремя поступил звонок из Кремля, и голос выдающий в своем обладателе чиновника наивысочайшего уровня, сообщил что дело о пропаже самолета закрывается, и что виновные уже наказаны самым суровым образом. Иващенко, перепуганного до смерти, отпустили на все четыре стороны, но пошел он только в одну, а именно в ту, где располагался бар, в стенах которого некогда повстречались Елисей и Архангел Михаил. Конечно же, это было чистейшей воды совпадением. Семен расположился за пустующим столиком и, ничего не подозревая о событиях последних дней, заказал водки. Барменша, посмотрела на Иващенко, так словно тот попросил ее за пять рублей станцевать перед ним топлес, но взгляд летчика был так убедителен, что водку она все же принесла. Отойдя за стойку, официантка с детским нетерпеливым любопытством принялась наблюдать, как сейчас из вполне приличного на вид гражданина, сделается натуральная свинья. Однако гражданин выпил одну рюмку, другую, третью, а превращения все не происходило.
— Вакцину видать нашли, — шепнула барменша на ухо уборщице, с не меньшим интересом созерцавшей удивительного посетителя.
— Не иначе! — подтвердила та, сухо сглотнув.
Однако сцену безболезненного поглощения алкоголя, видели не только они. С еще большим внутренним накалом, с тревожным замиранием сердца, и мечущимся вверх-вниз кадыком, словно футбольный болельщик попавший на решающий судьбу мирового кубка матч, распитие пилотом водки наблюдал завязавший алкоголик Семеныч — сосед Нистратова. Ему казалось, он сейчас сойдет с ума! Хоть и сидел Семеныч от Иващенко далеко, терпкий аромат, знакомый старику чуть ли не с детства, достигал его носовых пазух, щекотал их, манил и дразнил. Он и сам ждал, когда же тот превратится, и поначалу даже посмеивался в душе, над идиотом-посетителем, возомнившим себя неподвластным губительной мутации. Теперь же, видя что лицо незнакомца остается человеческим и меняется лишь так как и должно меняться при поглощении сорокоградусной, внутри него начался кошмар. Сердце лихорадочно застучало, на лбу выступил пот, и старик не выдержав, выскользнул из-за стола, мгновенно очутившись подле Иващенко.
— Как это ты так? — встал перед пилотом, как перед божеством экс-алкоголик.
— Как так? — не понял Семен.
— Пьешь то как? — указал старик дрожащим пальцем на графин.
— Садись, — пригласил Иващенко и Семеныч тут же сел.
Пилот кивнул официантке и она, будучи барышней сообразительной, незамедлительно явила на стол второй стакан, в который Иващенко щедро плеснул старику
огненной воды.— Пей, — приказал он. И старик, уже не страшась ничего и только подчиняясь воле неподвластного мутации, а душой ощущая жгучее желание, одним глотком опустошил стакан.
— Семен, — представился пилот, оценив мастерство поглощения.
— Семеныч, — прохрипел алкоголик в ответ, ощупывая нос. Нос был цел. То есть оставался все таким же распухшим и рыхлым, с проступающими по всей его поверхности прожилками. Осознав, что водка теперь не опасна. Что можно не страшась превращений пить ее сколько душе угодно, он чуть было не умер от счастья. Сначала он кинулся на Иващенко и расцеловал того, как сына родного. Потом, не спросясь, накатил себе еще из графина и выпил как чудодейственный нектар. И снова ощупал лицо. Ничего не было. Тогда, полный бескрайностью чувств он, ликуя и трясясь каждой частицей тела, крикнул в сторону бара, — Слава тебе господи! Свершилось! Катюша! Дочка! На все!!!.. — и плеснул на стол мятые денежные комки…
В этот день новые знакомые выпили столько, сколько наверное должен был бы выпить Семыныч за все дни своей вынужденной трезвости. А возможно и того больше. Водка сделала свое дело. Пилот и старый алкоголик стали друзьями. Иващенко из авиации ушел, по причине того, что летать он больше не мог. Небеса теперь страшили его не хуже подземного царства. Из-за чего это произошло, он и сам себе объяснять не решался, а только чувствовал при приближении к самолету, бесконтрольный ужас и тошноту. Да и не хотел он больше подниматься в небо, найдя удовольствие в другом. Полгода он не работал, а только пропивал с Семенычем накопленное. А потом случилось совсем уж непостижимое. На квартиру старого алкоголика, заявилась ранним январским утром, неизвестная престарелая мадам. Увидя алкаша, она кинулась тому на шею и разрыдалась…
Старуха, кстати говоря, была пассажиркой самолета, которым в последний раз в своей жизни управлял Иващенко. Выяснилось что она родная сестра Семеныча. Что потеряли они друг друга еще детьми в осажденном фашистами Ленинграде. Что род их оказывается именитый и прославленный, имеющий в корнях своих самого графа Суворова, и очень, очень богатый, а они единственные наследники немыслимого состояния. Семеныч, с пьяных глаз, поначалу порывался старуху выгнать, подозревая ее в родственной связи с Сатаной, но Иващенко вернул того в реальность стаканом портвейна. За наследством во Францию, где оно их и поджидало, они отправились втроем. Там на берегу Луары их встретил родовой замок Годар Турье, собственная винодельня и земельные угодья в шестьдесят акров. За какой-нибудь год Семеныч из затрапезного алкоголика, превратился в заправского богача — владельца крупнейшей компании экспортирующей лучшие сорта французских вин по всему миру. Пить он, к всеобщему удивлению, бросил и только порой, вечерами сидя у камина, позволял себе бокал «Божоле» смакуя его с дымом гаванской сигары. Иващенко же начал служить при наследниках делоуправителем с окладом пятьсот тысяч евро в год. Позже выяснилось, что потомкам Суворова, причитается еще и особняк в центре Санкт-Петербурга. Об этом гласили документы найденные Семенычем в подвале доставшегося по наследству замка. Но правительство России, не смотря на всю серьезность и достоверность бумаг, особняк законным владельцам не вернуло, а только выплатило скромную компенсацию, в размере двадцати миллионов рублей…
Доставленный в психиатрическую клинику имени Кащенко трестоуправитель Берг, был обследован одним из лучших специалистов в области психических расстройств и навязчивых состояний Верешковским и ему был выдан диагноз. Паранойя на почве устойчивого бреда. Ивану Афанасьевичу прописали аминазин и тазепам и поместили в палату № 18 отделения интенсивной терапии, где он познакомился с пациентом Афронием Мартиросяном. Знакомство произошло вот как. Напичканный медикаментами Берг, лежал на своей койке, с выражением лица кота обожравшегося сметаны, и смотрел в потолок, размышляя про себя, о скрытой сущности собак. Он выделял две основные группы, которые называл условно; шавки-кусачие и породистые-наглые, и пять дополнительных — сволочные, слюнявые, мордастые, пятнистые и говорящие. Пса посетившего его кабинет Берг относил к группе породисто-наглых мордасто-пятнистых говорящих. Правда дополнительная категория сволочные, ему тоже подходила. И это мучило бывшего начальника очень сильно. Краешком сознания он понимал, что его система не охватывает всей сущности собачьей, и даже не упорядочивает ее, а наоборот запутывает еще больше. И это обстоятельство еще более яростно подливало масла в огонь тревоги бывшего трестоуправителя. Впрочем, у Ивана Афанасьевича было неоспоримое спасение от тягостных мыслей.
— «Мне то он все равно не страшен. Я в домике!» — размышлял про себя Берг, и топорщил густые усы на облупившийся побелкой потолок.
Тут он заметил, что сосед его, бритый наголо тип, с пивным животиком и лицом клерка получившего удвоенную премию под новый год, завис над кроватью в позе лотоса. Однако это обстоятельство ничуть Ивана Афанасьевича не смутило.
— Простите, — приподнялся он на подушке, обратившись к балансирующему в воздухе соседу — вы в собачках разбираетесь?
— Да, — умиротворенно ответил тот.