Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

— А как вы попали в Большой театр? Вам не говорили, как в кино: «Приходите завтра»?

— Случайно попала. Заведующий оперой и замдиректора театра оказались в Тбилиси и пришли на концерт в консерваторию. После спросили меня, не хочу ли попробовать свои силы в Большом театре? Через месяц я получила вызов в Москву и на прослушивании пела арии из «Богемы» и «Тоски» и… Так я попала в Большой — вот это судьба. Когда я пришла — это конец шестидесятых годов, — в Большом уже были Атлантов, Мазурок, Образцова… Мощные дирижеры — Хайкин, Димитриади, Рождественский. И отношение к молодежи было другое — искали таланты по всей стране.

Мне было у кого учиться. В начале моей карьеры я работала с Ростроповичем над «Онегиным» и «Войной и миром». Вишневская, например, когда выходила на сцену, сама себе продумывала грим, пластику, костюм. Вишневская (ну вы знаете, какой у нее острый язык), если чувствовала, что чего-то не хватает, отправлялась к режиссеру Покровскому со словами: «Пойду, пусть заморочит мне мозги». Только крепче выражалась. И я, когда готовила Иоланту, тоже пошла к нему: «Как играть слепую?» Ведь все певицы в этой роли ходили по сцене как бы на ощупь. «Но она же не знает, что она слепая», — сказал мне Покровский. Поэтому Иоланта у меня была совсем не голубая героиня, и трагедия начиналась тогда, когда девушка понимала, что она не как все. Вот такая у меня была школа.

— В опере больше всего поражает такое несоответствие: певицы, как правило, крупноформатные и в возрасте, а поют партии стройных, юных героинь. Скажите честно, вас это не смущает?

— Меня, конечно, терзали эти проблемы. В свое время, когда я весила шестьдесят восемь килограммов, Вишневская мне говорила: «Тебе надо быть кожа и кости, чтобы выглядеть более-менее». А у меня просто широкая кость. Если я чувствовала, что не соответствую образу, я всегда уходила от роли. И если бы мне сейчас предложили петь Иоланту или Татьяну, я бы отказалась. Есть роли, которые нужно петь только молодым.

В «Метрополитен-Опера» к этому относятся иначе. Скажем, есть композиторы, которых начинающие не могут петь. У Вагнера, к примеру, голоса настолько другого формата и звучания, что требуется мощь. А в молодом теле ее еще нет. Вагнера можно петь в том виде, в каком вы меня сейчас видите. Есть Джоан Иглен, американка, которая на две головы выше меня и в четыре раза толще. Так вот, она поет все вагнеровские драматические партии и считается в них лучшей. В Европе как-то провели такой эксперимент: Вагнера представили молодыми силами и солистами «Метрополитен». Победила «Метрополитен».

— А сколько же вы весите?

— Не скажу. Я скрываю.

— Понимаю. Женщины скрывают, как правило, свой возраст, а оперные певицы вес.

— Если я вам скажу свой вес, вы все равно не поверите, потому что я выгляжу на меньший. У меня кость широкая, но я об этом уже говорила.

— А вы готовы повторить подвиг всемирно известной Марии Каллас, которая за год скинула пятьдесят килограммов?

— Чтобы похудеть, если вы знаете, она взяла солитера. И очень рано, в пятьдесят семь лет, умерла. После того, как она похудела, у нее стал качаться верхний регистр. Ведь у Каллас был уникальный голос, как дека, с глубоким внутренним звучанием. И сколько в нем было выразительности, эмоциональности феноменальное пение во всех регистрах. Но… Если ты теряешь пятьдесят килограммов, то мышцы, привыкшие держать голос, теряют свою силу. Поэтому у Каллас голос закачался и она, как певица, рано кончилась.

— А как же Елена Образцова, которая ради премьеры у Виктюка сбросила двадцать килограммов?

— Это рискованный шаг с ее стороны, но она очень хотела похудеть. Я же хочу похудеть вообще, а не для роли. Тут еще, я вам скажу, очень многое зависит от художника. Вот Алла Коженкова сделала мне два потрясающих платья, которые скрывают мой вес. Даже когда я прибавляю три-четыре килограмма, я все равно в них влезаю и все равно они меня худят.

— Когда вы приехали из Тбилиси в Москву, грузинская диаспора — очень сильная везде — вас поддерживала?

— Никого такого не было. Но меня поддерживал знаменитый тенор Зураб Анджапаридзе. Мне платили как стажерке сто пятьдесят рублей, я даже не знала, куда их тратить. Ездила на метро или на троллейбусе, жила у родственников моего профессора. Потом театр мне снимал гостиницу, а позже я снимала угол у матери поэта Игоря Кохановского — друга Володи Высоцкого. Да, я слушала Высоцкого. Нет, меня как академическую певицу совсем не смущала его манера пения. Он произвел на меня тогда потрясающее впечатление и не казался таким маленьким, как сейчас о нем говорят: будто бы в кино ему подставляли табурет.

— Грузинский характер помог вам выжить в такой тяжелой «машине», как Большой театр?

— Характер? Не знаю. Разные методы были в Большом театре, и я через это прошла. В семьдесят пятом году большие гастроли театра в «Метрополитен», и я пою там две премьеры — «Войну и мир» и «Онегина». Прекрасные рецензии, и через четыре года «Метрополитен» снова приглашает меня петь Татьяну в их постановке «Евгений Онегин». Уже контракт подписан, и вдруг за полтора месяца до моего отъезда в Нью-Йорк мне сообщают, что Большой меня не отпускает. «Как не отпускает?» Через знакомых, друзей попадаю к министру культуры Демичеву, в панике рассказываю, что у меня дебют в «Метрополитен». Видимо, растроганный моим видом, он пообещал, что будет все в порядке. И действительно, меня отпустили. Я получила прекрасную прессу, приглашение на следующий сезон.

А потом я узнала, какая была истинная причина: одна наша ведущая певица пошла к директору Большого театра, тогда им был Георгий Александрович Иванов, и сказала: «Почему она, грузинка, должна ехать в „Метрополитен“? Я и сама пою Татьяну». И он с перепугу пишет запрос в Госконцерт: «Считаете ли вы целесообразным послать Касрашвили в США, так как она была в дружбе с Ростроповичем и Вишневской и там возможна их встреча?» А я действительно была с ними в дружбе. И в Госконцерте ответили: «Считаем целесообразным послать Касрашвили в „Метрополитен-Опера“». Тогда Большой театр нашел другую причину: Касрашвили не может ехать из-за текущего репертуара — хотя меня в моих ролях могли заменить пять певиц. Вот тогда Демичев и вмешался.

— Интересно, а как всплыла эта история, да еще в таких подробностях?

— В свое время Демичев рассказал ее Образцовой, с которой я дружу. Детали я узнала намного позже от работника Госконцерта — какие были письма и какие в них были слова…

— Вы такая смелая? Разве вы не отдавали себе отчета, что можете пострадать от дружбы с Вишневской и Ростроповичем?

— Вы знаете, я, если можно так сказать, в то время и пострадала. Когда Ростропович уезжал из страны, то я провожала его вместе с его друзьями и концертмейстером Лилей Могилевской, она сейчас живет в Нью-Йорке. Примерно в это же время меня представили на звание, а дали его только через два года. Почему-то мои документы все время теряли в кабинетах райкома, горкома, министерства…

Когда мы работали в «Метрополитен», мне позвонила дочка Вишневской и сказала, что родители приехали из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы повидаться со мной. И мы с ними тайком встречались — я и Масленников, наш певец. Они подъехали на машине к гостинице, мы взяли такси и уехали. Но в театре все всё знали.

А в восемьдесят третьем году я была проездом во Франции и нас сопровождала женщина из Госконцерта. Она пригласила меня прогуляться по ночному Парижу, а я сказала, что у меня встреча со знакомыми грузинами из посольства. Я наврала, естественно. Женщина ушла, и я спокойно набрала телефон Вишневской. И она взяла трубку и спросила, где я. «Так это же в двух шагах от нашего дома!» закричала она. Через полчаса мы обнимались, целовались посредине маленькой площади. Потом пошли к ней домой, и до трех часов утра она мне читала отрывки из книги, которую писала тогда. Я никогда не забуду этой ночи.