Москва

— Больно! — заорал он.

— Будете вести себя плохо, станет ещё больней, — пообещал я.

— Кто вы такой и что вам надо? — простонал Гельман. — Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.

— Не надо судить по себе о других, — фыркнул я. — Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.

— Тогда я не понимаю, что вам нужно?! — с истерикой выкрикнул он.

— Прикажите ваши людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, — велел я.

— Выйдите! — обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:

— Вон! Вон пошли, раздолбаи!

Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.

Когда они ушли, Гельман взмолился:

— Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.

Я освободил его руку.

— Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.

— Как скажете, — Гельман был тих и покладист как овечка.

Мы проследовали к обеденному столу.

Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.

— Может перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, — он потянулся к висевшему рядом шнурку.

— Не надо, — остановил я его. — Я сыт.

Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве — ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе опуститься так низко.

— Воля ваша.

Он быстро приходил в себя, что свидетельствовало о характере Наума Израилевича. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.

— Вы не представились, — заметил он.

— Ваши люди не предоставили мне такой возможности.

Я показал удостоверение.

— Уголовный розыск? — непритворно удивился Гельман.

— Да.

— И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?

— Серафима Крюкова…

— Кто? — сделал удивлённые глаза собеседник.

— Наум Израилевич! — сердито покачал головой я.

— Хорошо-хорошо! — часто закивал он. — Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.

— Так и есть, — ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.

— Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой?!

— А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? — изобразил удивление я.

— От меня, причём, замечу — всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше — я ни копейки с неё не взял.

— Что же побудило вас на столь широкий жест?

— Моя природная доброта, — с приторной улыбкой произнёс он. — Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик — ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа — есть природа. Себя не переделать!

— И как тогда получилось, что вместе с патентом, Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? — заметил я.

— Женщины, — вздохнул Наум Израилевич. — Они просто рождены для того, чтобы проматывать то, что зарабатывает мужчина. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров — но я решительно не понимаю, причём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.

Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо опустил голову в плечи.

— Хватит фиглярствовать! — строго заявил я. — Вы — главный подозреваемый в убийстве гражданке Крюковой!

— Фимочка мертва?! — ахнул Наум Израилевич.

Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и где-то даже испуг.

— Мертва, — сказал я, хотя на самом деле это были пока только предположения.

Тело ещё не опознано, мы по сути гадали на кофейной гуще.

— Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.

— Что? — Гельман поник. — Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?

— Да! — твёрдо объявил я. — У вас есть и мотив и возможность.

— И это я отрубил Фимочке голову? — прошептал Наум Израилевич.

Он стал белым как полотно.

— Возможно, не вы лично, а кто-то из ваших подручных.

— Ужас… Какой ужас! — трясущимися губами произнёс он и, внезапно схватившись за сердце, застонал.

— Наум Израилевич… Вам плохо? — склонился я над ним.

— Да… Позовите врача. Срочно!

Я опасался, что в любую секунду подозреваемый отдаст концы и потому действовал стремительно. К счастью, далеко бежать за врачом не пришлось, минут через пятнадцать возле Гельмана уже появился мужчина в белом халате и приступил к энергичным действиям.

— Что с ним? — спросил я.

— Сердечный приступ, — коротко откликнулся эскулап.

Мне это было хорошо знакомо.

Появилась карета «Скорой помощи», два дюжих санитара погрузили стонущего Гельмана на носилки и загрузили внутрь.

Наума Израилевича увезли в больницу. Врач сказал, что пациент не в том состоянии, чтобы бегать от правосудия, и я могу не волноваться на этот счёт.

— Хорошо, — кивнул я. — А его состояние… Когда я смогу его допросить?

— Ничего не могу сказать, — вздохнул врач. — Мы сделаем всё, что в наших силах, но, к сожалению, медицина — не всесильна.

Я взял в оборот двух молодчиков, которые его охраняли.

Выяснилось, что они приходятся племянниками Науму Израилевичу. Такой вот семейный подряд.

— Так, граждане — будущие уголовнички, — насел на них я. — Надеюсь, вы уже поняли, что влипли в серьёзные неприятности, напав на сотрудника уголовного розыска?

— Но вы же не представились? — хмуро бросил один из них.

— А когда я бы мог это сделать, если вы сразу накинулись на меня и стали душить? — удивился я. — В общем, влипли вы как кур в ощип. Даже не знаю, сколько на каждого вам дадут. А если выяснится, что вы мало того, что помогали вашему дядюшке кидать людей, так ещё и убили Крюкову, отрубив голову… Тогда я вам совсем не завидую, парни!