Мост Убийц
Шрифт:
— Ну а ты? — спросил Малатеста. — Твоя милость что ловит в Венеции?
Диего Алатристе оглянулся на Монетный двор, оставшийся слева и сзади, оглянулся так, будто это было исчерпывающее объяснение:
— Думаю, золото. И строчку в послужном списке.
Итальянец смачно сплюнул в сторону, словно эти слова вызвали у него неприятный вкус во рту.
— Его величество король, — сказал он, — который сейчас и мой король тоже, подтирается этими послужными списками… В самом лучшем случае получишь за беспорочную службу грошовую прибавку, когда станешь никому не нужной рухлядью. И еще оставишь где-нибудь на дороге руку или ногу.
— Может быть, — ответил Алатристе невозмутимо.
— И что же, — никогда не возникало
— Искушениями сыт не будешь.
Они зашагали вновь — на этот раз вдоль причала, мимо привязанных, запорошенных снегом гондол. И вскоре дошли до широкого каменного моста над каналом. Выше виднелось арочное перекрытие Моста Вздохов. Так прозвали его, вспомнил капитан, те, кого проводили по нему в венецианские застенки. Дай бог, не без тревоги подумал он, чтобы мне не пришлось вздыхать тут.
— Сильно подозреваю, — продолжал меж тем итальянец, — что тебе просто больше некуда податься. А так было бы все равно и все едино — что венецианский дож, что китайский император… Занимаешься этим делом, потому что ничего другого делать не умеешь.
Руками в перчатках он сметал с парапета снег и сбрасывал его в воду канала. Алатристе, ни слова не отвечая, все смотрел на Мост Вздохов.
— Тебе бы стоило попытать счастья в Индиях, — прибавил Малатеста. — Или хоть отправить туда мальчугана.
— Я устал. Поздно затевать такое. Что же касается Иньиго, которого ты называешь мальчуганом, то пусть решает сам.
Малатеста рассмеялся. И сказал, что получил весточку от их давнего и общего знакомца — Луиса де Алькесара. — У этой мрази, — добавил он хладнокровно, как бы между прочим, — дела всегда идут замечательно. Всегда падает, как кошка, на лапы. Судя по всему, разбогатев на серебряных рудниках Таско, он сумел подкупить едва ли не весь мадридский двор. И добиться полного оправдания в истории с Эскориалом, более того, почти полностью обелить себя в глазах короля.
— А он и вправду не виноват? — в упор спросил Алатристе.
— Черт возьми… Не выпытывай. Виноват или не виноват, но скоро воротится в Мадрид. Вместе со своей племянницей.
Он помолчал немного. Поглядел вниз, на канал под Мостом Вздохов. В зеленоватой неподвижной воде таяли сброшенные им комья снега.
— Этот мальчуган, Иньиго…
— Не твое дело.
— Да нет, не совсем… Без меня не обошлось. Я, как ты знаешь, внес свой вклад в их нежные отношения. И мне любопытно, чем кончится любовь с этой вертихвосткой.
— Надеюсь, ты к тому времени уже сдохнешь.
Малатеста высвистал свою давнюю руладу «тирури-та-та». Потом внезапно оборвал ее, еще сильнее согнулся над перилами моста. И при этом движении рукоять его шпаги стукнула о белый истрийский камень.
— Для этого будет сделано все возможное, сеньор капитан. Расстараемся, потрафим вам.
Первым заметил это Гурриато-мавр.
— Следят, — сказал он.
Оставив Себастьяна Копонса и остальных на постоялом дворе и обследовав Челестию на предмет того, как быть, если придется отступать, мы по узеньким улочкам, примыкавшим к церкви Сан-Лоренцо, возвращались домой. Встречные попадались нам только изредка, потому что место это было диковатое — полуразвалившиеся дома, краснокирпичные стены и длинная, крытая почти на всем своем протяжении галерея, тянувшаяся вдоль берега узкого канала, над которым все падал да падал снег.
Навостряя время от времени уши, я ничего не слышал, но в этом городе слух подводит: звуки шагов и голоса очень причудливо распространяются в воздухе или рассеиваются без следа в закоулках и изгибах улиц.
— Уверен, мавр?
— Уверен.
Я больше доверял шестому чувству могатаса, чем пяти собственным. И все же сделал еще несколько шагов, соображая и взвешивая.
— Сколько?
— Один.
— Давно?
— Очень.
Я
краем глаза взглянул на него. Гурриато шагал рядом, завернувшись в свою синюю хламиду с капюшоном. И был по обыкновению бесстрастен, словно ничего, что бы ни случилось в эту ли, или в следующую минуту, не могло изменить стезю, по которой, как по лезвию ятагана, следовал он вслепую и невозмутимо.Я остановился у стены справить нужду и под этим роскошным предлогом оглянулся через плечо. И никого не увидел, но предупреждение Гурриато до того обострило мой слух, что мне почудился в ту же минуту смолкший звук шагов. Галерея тонула в полумраке, потому что сероватого света, который проникал извне и отражался от снега, покрывавшего суда у причала, явно не хватало. И впереди было темней, потому что нам предстояло сделать один из пресловутых поворотов, присущих венецианским улицам, столь частых, которые иногда вдруг закладывают широкую петлю, выводя путника к тому же месту. Так или иначе, я застегнулся, снова укутался в плащ и пошел вместе с мавром к этому изгибу — шел я медленно, а думал еще медленней. По собственному опыту я знал, что в таких переделках одни раскаляют себе мозги многодуманьем, чтобы потом наделать ошибок, тогда как другие без мучительных и долгих размышлений попадают прямо в цель. В данных обстоятельствах хотелось бы принадлежать к числу сих последних. Лучшая уловка в игре, как и в фехтовании, — уметь выждать.
— Ты им займешься, — шепнул я мавру.
И едва мы свернули за угол, Гурриато вдруг исчез. Привычен будучи к его обыкновению обходиться без слов, я, не оборачиваясь, сделал еще несколько шагов, осторожно и незаметно высвобождая из-под плаща кинжал — на тот случай, если вдруг понадобится. Ибо хороший хирург режет, не робея. Однако, к чести моего спутника, должен сказать, что услышал лишь краткий шум борьбы и сдавленный стон. И когда я повернул назад, то увидел Гурриато, который сидел на корточках у неподвижного тела и с полнейшим спокойствием обшаривал его одежду.
— Крови много? — спросил я не без тревоги.
— Уар. Нет. Я не резал горло.
— Тем лучше.
Я мог рассмотреть убитого, покуда мавр очищал его карманы. В открытых глазах застыло недоумение из разряда «не может быть, чтобы такое произошло со мной» — такова была его последняя мысль. Бывает. Он оказался еще молод и недурен собой, и можно было сказать, что погиб во цвете лет. Скорее белобрысый, нежели чернявый, с двухдневной примерно щетиной, одетый в плащ скверного сукна и дурно скроенное платье. Каждому из нас, думал я, глядя на убитого, свой час приходит, и никто его не минует. Но все же лучше, когда сперва ты, а уж потом я. В схватке несчастный потерял один башмак. У соглядатая или шпиона (а вдруг это ни в чем не повинный прохожий, вдруг испугался я, но тотчас отогнал эту мысль) не оказалось при себе никаких бумаг (ну, или мы их не нашли), но имелся кошелек с двумя цехинами, несколькими серебряными монетами и медяками, а также тонкий острый кинжал в кожаных ножнах. Убитый смердел, из чего я заключил, что он обделался, когда мавр скручивал ему шею. Что ж, и такое бывает.
Гурриато спрятал в карман кошелек, а кинжал оставил.
— Пошли, — сказал я.
Мы огляделись по сторонам, чтобы убедиться, что по-прежнему одни. Потом я подобрал башмак — каблук был сбит; подошвы сильно стерты: оттого, конечно, что его владельца, как того волка, ноги кормили — и, ухватившись за дерюжный плащ, мы волоком подтащили убитого к закраине канала и спустили в воду как раз между причалом и пришвартованной лодкой. Раздался всплеск — тело погрузилось, но лишь наполовину: раздувшийся плащ держал его на поверхности. Впрочем, здесь, у самого берега, утопленник был незаметен. Надо было сильно наклониться, чтобы увидать его. Тем не менее я постарался завалить его снегом и со словами: