Мост Убийц

— Семь футов тебе под килем, — швырнул в воду башмак.

Не оглядываясь, мы двинулись назад по улице и вышли на другой берег канала. Вот тут я все же посмотрел назад, но не увидел ничего, кроме аркады привязанных у причала лодок да снега, который тихо падал над каналом.

— Капитану Алатристе — ни слова об этом, — сказал я.

Громкий стук в дверь заставил Алатристе приподнять голову, удобно лежавшую в ложбинке меж теплых грудей донны Ливии Тальяпьеры. Он торопливо оделся и, на ходу застегивая колет, вышел из спальни. В коридоре, не сняв шляпу, не стряхнув с плаща снежные хлопья, нетерпеливо переминался с ноги на ногу секретарь испанского посольства Сааведра Фахардо.

— Священника взяли, — с места в карьер сообщил он.

— Кого?

— Падре-ускока. — Сааведра Фахардо понизил голос: — Того, кто должен был прикончить дожа.

По бледному лицу было видно, что он явно не в себе — растерян и встревожен. Да и Алатристе при этих словах почувствовал, как земля уходит у него из-под ног: и ощущение не становилось приятней от того, что было ему хорошо знакомо. Стараясь сохранять хладнокровие, он ухватил дипломата за руку и увел в соседнюю комнату, где разговаривать было удобней, нежели в коридоре. И плотно притворил за собой дверь.

— А Малатеста?

— Итальянец, кажется, на свободе.

— И где он?

— Не знаю. Где-то укрылся, мне сказали. В надежном месте. Приходили не за ним, а именно за падре.

Алатристе попытался привести мысли в порядок:

— Как это случилось?

— На постоялый двор нагрянул профос со стражниками. Услышав, что они поднимаются по лестнице, падре выскочил в окно. Сломал себе обе ноги, и его скрутили.

— Его одного?

— Да, остальных не тронули, насколько я знаю.

— Странно.

— Причины могут быть разные, — вслух начал размышлять Сааведра Фахардо. — К ускокам в Венеции всегда относятся очень настороженно. Может быть, это чистая случайность: кто-то услышал звон… Может быть, обычная формальность, а священник потерял голову и попыткой сбежать ускорил события. Наверное пока ничего сказать нельзя.

— А что венецианцы? — спросил Алатристе. — Капитан Лоренцо Фальеро и этот второй… из Арсенала?

— Фальеро полчаса назад снесся с нами. Сообщил, что все спокойно. И не заметно никакого подозрительного оживления… Как офицер гвардии дожа, он бы в числе первых узнал дурные вести.

Алатристе подошел к окну и в угрюмом молчании долго смотрел на падавший снег. Товарищи его рассеяны по городу и ничего не знают. И не ощущают явственного запаха намыленной пеньки, хотя руки палачей уже совсем недалеко от горла.

— Странно это, — повторил он. — Если бы заговор был раскрыт, нас всех бы уже перехватали.

— Я думал об этом, — согласился дипломат. — И его превосходительство господин посол придерживается того же мнения. Хотя он тоже чрезвычайно обеспокоен…

— Еще бы.

И Диего Алатристе представил себе, как сеньор Бенавенте, которого он не знает и никогда не узнает, грызет свои превосходительные ногти, мечась среди гобеленовых драпировок своей резиденции. Впрочем, его заботят лишь дипломатические осложнения, тогда как всех остальных — как бы дожить до рассвета.

— В любом случае клирик знает немного, — сказал Сааведра Фахардо.

— А пытку выдержит?

Секретарь снял наконец шляпу и с выражением глубокого уныния растирал себе виски.

— Не знаю. Хотя… мне кажется, сломать его будет непросто. Он — фанатик, и, бог даст, с ним придется повозиться всерьез, чтобы сказал то, чего говорить не должен. Кроме того, знает одного Малатесту. Ему даже общий замысел неизвестен. Он должен был убить дожа — и все на этом. Что бы с ним ни делали, ничего другого не услышат.

— Ну а что там будет с Арсеналом, с дворцом и со всем прочим?

Секретарь качнул головой.

— Ничего не будет, — сказал он, — все пойдет к черту, потому клирик — пружина всего заговора. И заговор этот лишается всякого смысла, если дож останется в живых. И что бы там ни было, — завершил он, — пойдет ли дело вширь и вглубь, остановится ли — это уже ничего не меняет. Полный провал. И надо бы отдать приказ все отменить.

Алатристе, по привычке покорно принимая все фортели судьбы, согласился с этим. Самое разумное решение. Способное спасти десяток жизней, включая его собственную. Он уж собирался было повторить это умозаключение вслух, как заметил, что Сааведра Фахардо колеблется, словно желая что-то еще добавить к сказанному — и не решаясь.

— Еще кое-что… Я не должен был бы говорить, но в ваших обстоятельствах было бы подлостью, с моей стороны промолчать.

При слове «ваших» Алатристе усмехнулся про себя. Всяк сверчок… — подумал он. Прочерчена разграничительная линия. Ваши докуки, дал понять дипломат, нашим не чета: и я вот, в отличие от тебя, голову в петлю совать не собираюсь.

— Посольство получило сведения из Мантуи, — продолжал тот. — Герцог Винченцо Гонзага при смерти. Протянет еще дня два-три. — Он замолчал и окинул капитана критическим взглядом. — Я полагаю, ваша милость — не очень большой дока в тонкостях итальянской дипломатии.

— Правильно полагаете. До солдат такие тонкости не доходят, а если доходят — то не из первых рук.

— Да, разумеется. Извините.

И вслед за тем сжато, сухо и монотонно Сааведра Фахардо ввел его в курс дела. Мантуя, а особенно — Монферрато, чрезвычайно важны для политики Испании на севере Италии. Герцог Винченцо II бездетен, и его смерть дает Испании возможность обезопасить свои владения в Милане с помощью крепостей в этих землях и прежде всего — замка Казаль, который смело можно уподобить щеколде, запирающей реку По. Если это произойдет, французы, которые преследуют в Италии свои интересы, останутся с носом. И сейчас самый благоприятный момент, поскольку у кардинала Ришелье, пытающегося отвоевать у гугенотов Ла-Рошель, руки связаны.

— И в этой обстановке наша венецианская затея отходит на второй план.

Алатристе насмешливо скривил губы:

— Независимо от того, на воле падре-ускок или в каталажке… Можно даже усмотреть в его аресте знак свыше. Перст божий.

Сааведра Фахардо окинул его взглядом пронизывающим и подозрительным, словно счел, что разговор зашел слишком далеко.

— Нет, это уж будет чересчур, — возразил он, немного смешавшись. — Что же касается вас и ваших товарищей…

И осекся, оборвал себя на полуслове. Но капитан понял, что он хотел сказать. В Венеции вдруг собралось слишком много испанцев. С одной стороны — арест ускока, с другой — дипломатические новости… И вот капитан Алатристе и его люди, которые только что были полезным инструментом, стали головной болью. Бочонками с порохом, готовыми рвануть от первой же искры. Неудивительно, что дипломат был несколько растерян и чувствовал себя не вполне ловко. Должно быть, перед самым приходом он получил из Милана весьма требовательные письма.