Мотылёк над жемчужным пламенем

Спорить с родительницей, пусть временно обезумевшей – бессмысленно, поэтому я неохотно покинула квартиру. Молчаливо указала продавцу на сеты и наполнила ими пакет, коробку с пиццей ставила в свободной руке.

Задумавшись над поведением матери, я сама того не заметила, как свернула на другую дорожку. Ноги сами привели меня к дому Вити. Я остановилась около его подъезда. Пока мимо меня носилась детвора, пролетали футбольные мячи, я вела нечестную войну с желанием зайти в запрещенный дом. В итоге сдалась, и уже через несколько минут стояла возле квартиры Звягина.

Его пугающая дверь совсем не изменилась. Из квартиры доносились звуки включенного телевизора, кажется это были новости, и слышались мужские голоса. Сильнейшая тоска или еще какая-то неведанная сила заставили меня постучать. А осознала я свою роковую ошибку только тогда, когда в замке зашуршал ключ, и уже не смогла унести ноги. Проклятье. Что я творю?

– Ты опоздала, – рявкнул незнакомый мужчина, которого я никак не ожидала увидеть. Кто этот человек? Почему так нагло открывает дверь, будто является хозяином квартиры? Где Анатолий? Где Витя, черт возьми?

Вытаращив глаза на его огромное пузо, я сглотнула.

– Опоздала?

– Да, опоздала, – нервно повторил он. – По условиям доставки ты должна отдать мой заказ бесплатно, – наглец бесцеремонно выхватил пиццу из моих рук, а следом пакет с бургерами и лимонадом. – На чаевые даже не рассчитывай.

Все это было так неожиданно, что я даже не подумала противиться.

– Это не мое. Я не заказывал, – поковырявшись в пакете, мужчина вручил мне коробочку с картошкой фри и захлопнул дверь перед лицом. Было слышно, как большая компания людей обрадовалась бесплатной закуске.

Из минутного окаменения меня вывел женский голос за спиной.

– К Витьке пришла?

Обернувшись, я увидела пожилую женщину, она курила на лестничной площадке и рассматривала меня оценивающим взглядом. Слишком оценивающим.

– Угу.

– Так переехали они, девочка.

– Переехали? – я не могла говорить, зато неплохо повторяла за другими.

– Да, квартиру продали и умчали. Куда не знаю. Теперь приходиться этих уродов терпеть, вечно хата полная шалав. Витька с Толиком тихие были. Ты больше не ходи сюда, а то за потаскуху примут и кирдык тебе.

– Угу…

Я буквально вылетела из дома, не сумев сдержать слезы, и неустанно корила себя за несусветную глупость. Зачем я пришла сюда? Чего именно добивалась? Зачем сделала только больнее? Зачем, твою мать?

Новость о переезде одновременно обрадовала меня, но по большей части огорчила. Это глупо. Очень глупо. Почему так больно? Почему? Я давно поставила жирную точку и не должна переживать о том факте, что мы больше никогда не увидимся. Не должна. Не должна. Не должна.

Оставь меня, Витя… Я так больше не могу.

Возвращаясь домой, я закусывала слезы картошкой. Она карябала горло, но заглушала рыдания. Хотелось кричать. Скулы невыносимо болели, когда я заталкивала жирную еду в рот, походя на оголодавшую истеричку.

Оставь меня Звягин, больше не хочу слышать твое имя…

– О, Тарас, привет! – на входе в подъезд, я наткнулась на Верещагину и нескольких ее друзей, отчего была готова взорвать этот мир к чертям. – Что такая хмурая? Скучаешь по своему наркоше? Так вот он нашел другую. Вчера его видели в кино с какой-то барышней. Забавно, правда? Ты настолько жалкая, что даже спидозник тебя бросил.

Вредный Звягин, я же попросила…

Они захохотали, а я остановилась. Нагнулась за куском кирпича и угрожающе замахнулась. Светка понимала, что кирпичи – это не шутки, поэтому призвала друзей кинуться в бегство, при этом продолжая кричать что-то в духе: «Больная! Сумасшедшая! Истеричка! Такая же дура, как и твой наркоман!».

Отбросив кирпич в сторону, я высыпала оставшиеся картофелины в рот и направилась домой, наперед предугадывая неоднозначную реакцию мамы, ведь семейного кинопросмотра так и не состоится.

* * *

Прошло еще несколько недель. Аришу вернули из лагеря. Мама продолжала вести себя странно и подозрительно тихо. Папа изредка звонил и хвастался отличными каникулами, что не скажешь про меня. Я была заточена в воображаемой клетке.

* * *

Вечер был тихим. Город, который показался мне непривычно пустым, окутала туманная дымка. Распахнув окно настежь, я с ногами села на подоконник, пристально вглядывалась в неизменно темно-синие небо, словно оно могло ответить на мои все вопросы. Небо молчало, печалилось, как и я, и только едва заметный шорох за дверью заставил отвлечься от беззвучных рассуждений.

Спрыгнув с окна, я резко подскочила к двери, но приоткрыла ее с особой аккуратностью, чтобы не спугнуть Аришу, которая, как мне казалось, решила незаметно опустошить конфетницу. Только вот ребенок был здесь не причем.

Сквозь густую темноту разбавленную тусклым светом ночника, мне удалось разглядеть блондинистую голову мамы. Она торопливо складывала вещи в походные сумки, бормотала под нос что-то неразборчивое, беспокойно вздыхала и хваталась за лоб. Мне было в новинку видеть ее такой встревоженной, поэтому я не спешила себя рассекречивать, стояла затаив дыхание, робко выглядывая из-за угла.

Когда сумки заполнились под завязку, мама встала напротив настенного зеркала и еще долго всматривалась в свое отражение. На ней не было лица, и мне оставалось только догадываться, что твориться в ее голове и о чем она думает. В какой-то момент я увидела блеск в уставших глазах и решила показаться.

– До переезда в общежитие еще целый месяц, – тихо посмеялась я, выйдя в коридор, отчего та вздрогнула. – Рановато ты вещи собрала, не находишь?

Увидев меня, мама вовсе потеряла человеческий вид. Мышцы ее лица задергались в спазматическом танце, бледные губы задрожали, взгляд стал другим – непривычно мягким, родительским и смертельно печальным.

– Яйца и хлопья в холодильнике. Пожалуйста, покорми Аришу утром, – с надрывом выдавила она. Голос тоже был не свой. Раненный. – Ты ведь присмотришь за ней, Варя? Пообещай, что проследишь за своей младшей сестрой и никогда ее не оставишь. Сейчас же поклянись.

Сглотнув твердый ком, я нервно хохотнула.

– О чем ты, мам? Я не понимаю. Тебе приснился плохой сон?

Вместо ответа из ее глаз хлынули слезы, они мгновенно скользнули по щекам, как по гладкому мрамору. Неоднозначная реакция матери спровоцировала улыбку, но в тоже время заставила напрячься.