Мотылёк

Благодаря звездным полетам приступы длительного отчаяния очень редко находят на меня. Они быстро проходят, а изобретенный мной метод отправляться в мнимые путешествия рассеивает черные мысли. Смерть Селье очень помогает преодолевать такие кризисы. Я начинаю говорить сам себе: «Я жив, жив, все еще жив и доживу до дня свободы. Он пытался мне помешать, за что и поплатился. Он мертв. Он никогда не будет свободен, как я. Мне будет только тридцать восемь, это еще не старость. А следующий побег обязательно завершится удачей».

Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом. Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом. Уже несколько дней, как у меня почернели ноги и из десен сочится кровь. Заявить о болезни? Я нажал большим пальцем на нижнюю часть ноги, и на ней осталась метка – углубление. Похоже на водянку. С неделю уже я не в силах ходить по десять-двенадцать часов: шесть часов в два приема – и то выдыхаюсь. Когда чищу зубы, то с трудом притрагиваюсь к ним грубым полотенцем, смоченным мыльной водой. Зубы болят, и сильно кровоточат десны. Вчера один зуб выпал сам по себе – верхний резец.

Третий шестимесячный период закончился полным переворотом. Вчера прозвучала общая команда высунуть головы в дверное окошко, и врач стал осматривать у всех десны, раздвигая губы. Сегодня, по истечении ровно восемнадцати месяцев, дверь камеры открылась, и я услышал:

– Выходите. Станьте лицом к стене и ждите.

Я стою первым от двери. В колонне около семидесяти человек. «Кру-гом!» И я шагаю последним в колонне, направляющейся в другой конец здания на выход в тюремный двор.

Девять часов утра. Во дворе на открытом воздухе сидит за небольшим деревянным столом молодой врач в зеленой рубашке-безрукавке. При нем два санитара из заключенных и один санитар-надзиратель. Я их никого не знаю, врача в том числе. Десять багров с винтовками в охране. Комендант и старшие надзиратели стоят и молча наблюдают.

– Всем раздеться! – скомандовал старший надзиратель. – Одежду под мышки! Первый пошел! Имя?

– Такой-то.

– Откройте рот. Ноги на ширину плеч. Удалить эти три зуба. Обработайте настойкой йода, затем метиленовой синькой. Настой ложечной травы два раза в день перед едой.

Я последний в шеренге.

– Имя?

– Шарьер.

– Почему ты один не такой доходяга, как все? Новичок?

– Нет.

– Давно здесь?

– Восемнадцать месяцев.

– Тогда почему же?

– Не знаю.

– Ну хорошо. Тогда я скажу. Ты жрешь больше других. Или меньше занимаешься онанизмом. Рот. Ноги. Два лимона в день – утром и вечером. Лимоны соси и втирай сок в десны. У тебя цинга.

Десны промыли и смазали настойкой йода и метиленовой синькой. Дали лимон. «Кру-гом!» И я замаршировал снова в камеру, замыкая колонну.

То, что нас, больных людей, вывели на открытый воздух под солнце и позволили врачу провести нормальный медицинский осмотр, смахивало на настоящую революцию. Ничего подобного тюрьма одиночного заключения до сих пор не ведала. Что произошло? Может быть, наконец нашелся врач, который отказался быть немым соучастником злодеяний и следовать омерзительным драконовским правилам? Этого врача, ставшего впоследствии моим другом, звали Жермен Гибер. Он умер в Индокитае, о чем мне написала много лет спустя его жена. Письмо застало меня в Маракайбо, в Венесуэле, в нем обо всем этом и было рассказано.

Каждые десять дней медосмотр на солнце. Лечение то же самое: настойка йода, метиленовая синька и два лимона. Здоровье от этого становилось не хуже и не лучше. Дважды я просил дать мне настой ложечной травы, и оба раза доктор как бы пропускал мою просьбу мимо ушей. Это стало меня раздражать: я не мог ходить больше шести часов, и ноги еще были синюшными, да и опухоль не спадала.

Однажды, дожидаясь своей очереди к врачу, я заметил, что веретенообразное дерево, в тощей тени которого я стоял, очень напоминает лимонное дерево, только без лимонов. Я сорвал лист и стал жевать. Затем я сломал небольшую ветку с листьями. Я это сделал без всякого умысла, просто машинально. Когда меня вызвали, я воткнул себе ветку сзади в ягодицы, листьями вверх, и сказал:

– Доктор, может, ваши лимоны всему виной, но посмотрите, что у меня выросло.

И я повернулся к нему задницей.

Все багры сначала заржали, как жеребцы, но старший надзиратель тут же сказал:

– Папийон, вы будете наказаны за проявление неуважения к доктору.

– Ни в коем случае, – возразил доктор, – я не заявляю никаких жалоб, поэтому вы не можете его наказывать. Ты что, не хочешь больше лимонов? Именно это ты желал сказать?

– Да, доктор, я наелся лимонов. Мне от них не лучше. Мне хотелось бы попробовать лечиться настоем ложечной травы.

– Я его тебе не прописывал, потому что остался очень небольшой запас и я берегу его на особо серьезный случай. Однако тебе будут давать одну ложку в день. А лимоны продолжай есть.

– Доктор, я видел, как индейцы едят морские водоросли. Такие же, я знаю, растут на Руаяле. И на Сен-Жозефе наверняка есть.

– Очень ценная идея. Я сам видел, что тут растут некоторые водоросли. Надо включить их в ежедневный рацион. Индейцы отваривают их или едят сырыми?

– Сырыми.

– Очень хорошо. Благодарю. Комендант, я надеюсь, что вы проследите, чтобы этого человека не наказывали.

– Хорошо, капитан.

Свершилось чудо. Теперь один раз в неделю нас выводят из камер на медосмотр под открытым небом. Он длится не меньше двух часов. Этого времени хватает, чтобы разглядеть лица, шепотом переброситься несколькими словами. Кто бы мог подумать, что такое случится? Люди стали совсем другими. Просто фантастическая перемена. Все дохляки вставали на ноги и прогуливались по двору под солнцем. Погребенные заживо, мы наконец-то получили возможность общаться друг с другом. Свежий воздух возвращал нас к жизни.

Клац, клац, клац. Бесконечное клацанье отпираемых дверных замков. Девять часов утра, четверг. Двери открыты, каждый стоит на пороге своей камеры. Гремит голос:

– Заключенные, приготовиться к обходу губернатора!

Высокий седовласый человек медленно идет по коридору, останавливаясь у каждой камеры. Его сопровождают пять офицеров из колониального ведомства. Несомненно, все врачи. Слышно, как губернатору докладывают, за что и на сколько приговорен тот или иной узник. Перед тем как подойти ко мне, инспектор задержался у соседней камеры. Ее «жилец» не стоял на ногах, его вынуждены поддерживать под руки. Это Гравиль, один из каннибалов. Кто-то из офицеров сказал: