Мой ангел злой, моя любовь…

Но только погладила подушечкой пальца его щечку, коснулась сжатых в кулачок пальчиков, улыбаясь сквозь слезы его сну. Разве можно обменять собственное благополучие на этого ангела? Потому и осталась здесь, в Гжати, вместе с мадам Элизой и горсткой бывших дворовых, отпущенных на волю покойным отцом (хотя нет, не всех — Глашу отпустил уже Оленин, на удивление и радость Анны). Не оставила на произвол судьбы тех, кого считала такими родными и такими близкими себе, как ни увещевала и ни грозила ей Вера Александровна. И дитя, что тогда только заявило о своем будущем появлении на свет, не смогла оставить.

«Схорони себя, прошу! И ее сохрани. Для меня… прошу!», сказал когда-то Анне брат о Полин, и в ее голове постоянно звучали именно эти слова всякий раз, когда тетя расписывала ее будущее, если племянница не уедет с ней в Москву.

— Оставим в сторону тему средств и прочего благоденствия, — говорила тогда, недовольно поджимая губы, Вера Александровна. — Подумай о renomm'ee. Остаться в одном доме с порченной девицей! Это неслыханно!

— Я не могу оставить их сейчас, — упрямо твердила Анна, вспоминая, как перепугана Полин, как тяжело она носит дитя, как пополнела за эти дни. Ее ноги распухали порой так, что она даже не могла ходить. И стала так часто беспокоить головная боль, от которой даже уксус и капли не помогали, что Анна не могла не тревожиться за нее. — Не сейчас, Вера Александровна. Покамест мы можем с позволения господина полковника жить во флигеле, а после… после того, как дитя появится на свет…

— Ты до того нанесешь себе урон, Анна! Подумай о том! — почти кричала тетя. Но разве Анна могла оставить Полин, когда та еще утром так плакала горько, сжимая ее ладонь? Ее волосы потускнели, а лицо побледнело так, что на нем без особого труда можно было разглядеть мелкие пятнышки, усыпающие нос и лоб. Живот был почти незаметен в складках платья на фоне неожиданной полноты.

— Я останусь до того самого дня, — решила тогда Анна, намекая на день родов. — Я не могу уехать ранее, она так боится…

— Тогда постарайтесь скрыть ее положение, как только это возможно, Анна! — Вера Александровна не скрывала своей злости. — Ради своего же блага! И ради имени нашей семьи. Ты и так уже натворила вдоволь, так будь же благоразумна ныне. До того дня и ни более!

Но и после родов Анна не уехала из Милорадово. Да и могла ли, когда случилось то, чего они так страшились? Роды начались неожиданно, еще до срока. Ребенок решил появиться на свет почти за два месяца до срока, что предполагали, и это не могло не вселять ужас в Анну, мечущуюся в гостиной флигеля из угла в угол. Она могла только догадываться о том, что происходит в спальне наверху по крикам и тихим голосам, доносящимся оттуда, по редким и безудержным рыданиям мадам Элизы.

В те дни, помнится, будто небеса разверзлись над землей — плотной стеной шел ливень, размывая дороги окрест, затрудняя видимость на несколько шагов вперед. Суеверная Пантелеевна без устали крестилась, утверждая, что это, видимо, «хляби небесные разверзлись, топя грешников, как о том в Библии писано», внося сумятицу в и без того растревоженную душу Анны.

Доктор Мантель тогда не отходил от Полин ни на шаг целые сутки, только раз спустился вниз, к перепуганной Анне, сидевшей в летних сумерках, не зажигая свечей.

— Пошлите за отцом Иоанном, — хмуро произнес он, не глядя Анне в лицо, вытирая старательно полотенцем чистые ладони. — Успеть бы обряд крещения сотворить….

— Дитя…? — спросила тихонько Анна, прислушиваясь к странным мяукающим звукам на втором этаже.

— Мальчик, — коротко ответил доктор, и Анна чуть улыбнулась сквозь слезы. У Петра родился сын. А потом побежала быстро в спальню к Полин, чтобы взглянуть на того, кто появился на свет.

Он был таким маленьким, ее Сашенька, что глаза казались огромными на его личике. Голубые, разрезом так схожие с глазами брата или ее собственными. А когда дитя захватило в плен ее палец, которым Анна робко коснулась его маленькой ладошки, в ее душе словно какая-то дверца распахнулась, выпуская на свет нечто огромное и светлое, окутавшее ее облаком. Всю ее любовь к этому маленькому человечку.

Анна стала его крестной матерью, когда отец Иоанн спешно проводил обряд крещения, торопясь завершить тот, чтобы младенчик не ушел безымянным ангелом на небеса. Нет, думала тогда Анна, прижимая к себе мальчика, он не уйдет от нее, она никогда не допустит этого. И она всегда будет рядом с ним. Всегда! В ту ночь, когда совершали обряд в редком свете свечей гостиной под шелест дождя, она видела только его глаза, слышала только его плач, когда на его лысую макушку лилась вода при крещении. Как и в последующие ночи, что провела подле его колыбели, заменяя ушедшую от Саши мать.

Полин умерла через несколько дней, когда того совсем не ждали, когда даже жара родильной горячки не было у нее. Анна тогда сидела возле ее постели, укачивая колыбель с Сашенькой, который никак не желал засыпать, а Полин говорила, как счастлив бы был Петр, коли довелось бы увидеть сына. Все произошло в один миг. Вот Полин улыбается Анне, чуть морщась (ее по-прежнему мучили головные боли), а потом вдруг уставилась в одну точку, не видя ничего. Дернулись веки, дрогнула мелко линия рта, будто ее тик вдруг ударил. Откинулась голова назад в подушки, затряслись в судороге конечности. Анна до сих пор помнила свой крик, когда подскочила на ноги, выхватив из колыбели Сашеньку. И как билась в постели Полин, постепенно замирая, отходя в иной мир. Она прожила после того удара всего несколько часов и тихо ушла к Петру. Очередная смерть в Милорадово. Очередная потеря Анны…

— Ты должна оставить этого ребенка, Анна! — прибывшая спустя седмицу тетя была тверда в своем убеждении. Она даже не взглянула на этого незаконнорожденного, когда Анна вынесла его в гостиную. — Ты должна понимать, что тебе никак нельзя быть при нем. Оставь его. О нем есть, кому позаботиться. Ты же должна думать о себе в сложившемся положении. Иначе упустишь возможности устроить свою судьбу! А иного пути как замуж тебе нет ныне. Даже мещанин трижды подумает о том, чтобы взять в жены девицу с таким пятном, что уж говорить о человеке нашего круга! Ты должна оставить этого ребенка!

— Я не могу, — тихо прошептала Анна, сидя у колыбели племянника, глядя, как тот спит, приоткрыв маленький ротик.

— Ты потеряешь все. У тебя еще есть возможность устроить свою жизнь. Ради чего ты ее губишь? — тетя непонимающе качала головой. — Поедем со мной в Москву, Аннет. Москва ныне — как прежде, с балами и раутами. У тебя нет приданого, кроме твоей красы и ума, но и того будет довольно, я уверена. Подумай о себе!

О себе? Разве не дала она зарока еще в ту ночь, когда узнала о тягости Полин, что отныне будет думать о тех, кто дорог ей, прежде самой себя? Пусть даже в ущерб собственный. И Анна упрямилась, а Вера Александровна теряла остатки терпения. Не была бы Анна в совершеннолетии, то увезла бы ту силком, а ныне ж! Вот воспитали чертовку себе на голову!

— Я расскажу тебе, позволь, что тебя ждет, милочка! — прошипела тогда она. — Останешься при этом незаконнорожденном, и жизни былой никогда не будет. Ты без средств к существованию, без крыши над головой. Да, Оленин позволил тебе остаться здесь, в Милорадово, но что будет после, когда он вернется из Европы? Насколько хватит его благородства, чтобы держать тебя на своих землях? И на что ты будешь жить и содержать людей, что в доме ныне? Продавать то, что французы не нашли? Так недолго тебе хватит содержимого ларцов фамильных, по нынешним-то временам, когда каждый второй в заклад существует?! И что после? Нищета и голод? Да и потом — тебе не будет более хода в дома приличные. Все отвернутся от тебя, затворят двери. Ты этого желаешь?