Мой бесполезный жених оказался притворщиком

— Дафна!

— Ну что?

— Бери корзинку и будь наготове, — сказала Аглая.

Она вручила мне корзину с цветочными лепестками и, быстро поправив сбившийся бант на подоле моего нежно-розового платья, упорхнула в сторону комнат невесты.

Я кисло поглядела на корзину.

Поставила ее на ближайшую скамью и села рядом, возвращаясь к своим мыслям.

Кое-что ещё не давало мне покоя ни когда я читала роман, ни сейчас.

Иларион не пришел, на том и спасибо, но почему первая встреча Дафны и Платона состоялась в поместье? Разве не должен был Платон приехать на свадьбу отца?

Не мог же он все время прятаться где-то под скамейкой.

Только предположив нечто подобное я на всякий случай заглянула под ту, на которой сидела.

Как и ожидалось — никого.

Так где же Платон?

За все это время граф и словом не обмолвился о сыне.

Платону настолько противна сама мысль о новых членах семьи, что он не пожелал явиться?

Слишком дерзко для одинокого нелюбимого ребенка, даже со скидкой на его непростой нрав.

Или граф побоялся, что пацан закатит сцену, и запретил ему приезжать? Даже если ему было плевать на самого Платона, также легко плюнуть на общественное мнение у него бы не вышло. Все аристократы пеклись о репутации. Не могла же я одна задаться вопросом, куда прославленный маршал дел ребенка?

Я вздохнула.

В любом случае, на свете был лишь один человек, который точно знал ответ на мой вопрос. И, раз уж нам все равно предстояло жить в одном доме, стоило перестать избегать его.

Мне стоило держаться подальше от Платона, а не от его отца.

Граф Флорианский до поры до времени был невероятно добр к Дафне.

Комнаты жениха находились на противоположной стороне и я целенаправленно шагала вдоль одинаковых дверей таща за собой корзину, пока не налетела на кого-то, вывернувшего из-за угла.

Разумеется, с моей удачей это был никто иной, как граф Флорианский.

— Дафнюшка? — удивленно пробормотал он, обхватив меня за плечи и не позволяя шлепнуться на задницу. — Что ты здесь делаешь?

Главным образом я спасала не себя, а корзину, и весьма удачно, проявив настоящие чудеса ловкости, ведь Аглая бы убила меня, наверни я ее целиком, но часть лепестков все равно высыпалась на до блеска начищенные туфли графа.

— Ваше Сиятельство, — я попыталась вывернуться, чтобы сделать реверанс, но граф, вцепившийся словно пиявка, сильно мне в этом мешал.

Он скривился.

— Дафнюшка, мы же теперь семья, ты можешь называть меня отцом, — слащаво проворковал он так, словно где-то за углом пряталась моя мать, которая, скажи он что-нибудь менее сладкое, швырнула бы в него туфлю и сбежала с церемонии.

— Хе-хе, — я заулыбалась как идиотка.

— Ты кого-то искала?

— Я искала вас, — кивнула я.

— Правда? Зачем?

Так, пришло время использовать весь свой артистический талант, даже если это талант человека, держащего декорации.

Я поманила графа ладонью, словно это был какой-то огромный секрет, и, когда он наклонился еще ближе, сказала:

— Я хотела спросить, где мне найти брата.

Фух.

Граф нахмурился, отпуская меня и распрямляясь во весь рост, так что мне пришлось задирать голову, чтобы сохранить зрительный контакт.

— Брата?

Да ты серьезно, что ли?

Ладно, дальше падать уже просто некуда.

— Я слышала, что у вас есть сын, — хвалить Платона было нельзя, ругать тоже, только сухие факты. — А значит у меня будет брат! Я думала он поможет мне нести эту тяжелую корзину, но его нигде нет!

— Ах, ты о Платоне, — разом помрачнел граф. — Боюсь, сегодня ты нигде не сможешь его найти.

— Почему?

— Он остался дома, — сказал граф. — Потому что заболел. Если хочешь, я могу помочь тебе с корзиной.

Он снова заулыбался и даже подмигнул мне.

И это хорошо, что он забрал у меня корзину, потому что я бы обязательно выронила ее от шока.

Ха?

Я не ослышалась?

И тебе даже не пришло в голову перенести церемонию?

Ну просто отец мечты.

Много позже, разбрасывая цветы я все пыталась понять, почему мысли о Платоне, который в эту минуту должен был лежать в постели, мучаясь от лихорадки, ощущались такими горькими.

Конечно, я уже читала об этом.

О том, как граф был к нему равнодушен, каким одиноким и бесцветным было его детство.

В романе Платону отводилась классическая роль третьего лишнего. Он также, как и цесаревич был влюблен в потерянную княжну Змееву, его сюжетная ветка была наполнена увлекательными событиями и переживаниями, но в конечном счете он оставался тем самым неудачником, которого — не выбрали.

Как и Дафна.

Даже странно, что они так до самого конца и не поладили.

Когда они стали старше, Платон даже пытался принять сводную сестру, опекать ее и наконец — познакомил со своим лучшим другом.

И если уж ей так сильно был нужен цесаревич, Дафне бы стоило ухватиться за влюбленность Платона в княжну Змееву. Разыграть сваху, а не идти в лобовую атаку, как безумный носорог.

Может, все бы и хорошо сложилось.

Какая досада, что она оказалась на всю голову отбитой.

Может, мне так поступить? Цесаревич мне, конечно, без надобности, но Платон теперь всё-таки мой брат, я же должна болеть за него в предстоящей любовной битве?

Я помотала головой, прогоняя эти мысли прочь.

Не о Платоне сейчас надо было переживать, а о себе.

Сомнения преследовали меня с той первой секунды, когда я очнулась в этом мире.

Потому что это было странно.

Родись я Дафной, и можно было бы порассуждать о реинкарнации, случись что-то с ней, умри она, и я бы сказала, что моя душа просто заняла ее тело.

Но.

Но с Дафной ничего такого не случалось, я спрашивала.

Она уснула с гостиной, а проснулась уже я.

— Властью, данной мне небесами… — раздался голос жреца.

Но я не слушала.

Я не могла отделаться от чувства, что я что-то упускаю.

И когда император первым поднялся, чтобы похлопать, когда весь зал присоединился к нему в ликовании, этот гул показался мне тихим.

Таким тихим, что не мог заглушить стук моего сходящего с ума сердца.

***

Стоило экипажу въехать на территорию поместья, мы словно вошли в грозовой фронт.

Ясное летнее небо сменилось тяжелыми, серыми тучами, что роняли на землю крупные дождевые капли, температура ощутимо упала, и мне было поистине жаль управлявшего экипажем кучера — порывы ветра, что били прямо ему в лицо, никак не могли быть приятными.