Мой чужой дом

Новый приступ выбивает из головы бесполезные размышления: есть только раковина, в которую упираются руки, согнутая спина и сокращения мышц живота.

Задыхающаяся, опустошенная, я из последних сил держусь за фаянс. Волосы растрепаны, прядь испачкана рвотой. В зеркало смотреть страшно: лицо бледное, глаза воспаленные, губы в пятнах, лоб блестит от пота.

Я открываю холодную воду и, наклонившись к ледяной струе, делаю маленький глоток. Живот скручивается в узел, меня снова тошнит, на шее напрягаются вены.

Приступы рвоты следуют один за другим, желудок спешит изгнать из себя все до последней капли. Надвигающийся срок сдачи книги и прочие заботы отошли на второй план. Главное для меня сейчас – дышать и не делать лишних движений, чтобы не усугубить и без того плачевное состояние узла, сокращающегося в сердцевине тела.

Я опускаюсь на холодный плиточный пол, подкладываю под голову коврик и, прижав к груди колени, поворачиваюсь на бок. Одна. Абсолютно одна…

Свет тускнеет. Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь. Где сны, где мысли – не различить, перед глазами проплывает череда тревожных видений. Теплые руки матери касаются моих щек, я поднимаю взгляд и вижу красное пятно на нагрудном кармане ее блузки: ручка протекла, но кажется, будто кровоточит сердце. Следом в сон врывается Флинн в черном костюме с мертвыми невидящими глазами. Я кричу, зову его по имени, но он меня не слышит. У моих ног россыпь пустых страниц, вырванных из дневника, стопки разбросанной бумаги вздымаются вокруг словно волны. В окно, прильнув лицом к стеклу, заглядывает поклонник моего творчества, а в его сложенных ладонях, точно в клетке, трепещет крыльями мотылек.

Просыпаюсь я в густой темноте. Меня бьет озноб, дыхание мелкое, прерывистое. Где-то рядом вешалка для полотенец. Я тянусь вперед, пока кончики пальцев не касаются мягкой пушистой ткани, сдергиваю полотенце и набрасываю на себя.

Далеко внизу приглушенно хлопает дверь. Кажется, шуршат шаги. Или это ветер? Я пытаюсь разобраться в характере шума, источнике, его оттенках, но глаза сами собой смыкаются, и сон изгоняет из головы все мысли.

Ранее

Последние двое суток прошли у меня большей частью в твоем кабинете – он так и манит, есть в нем что-то завораживающее.

Иногда я просто стою у стеклянной стены и смотрю на залив – вот как сейчас. Уже могу составить график приливов-отливов. Выше всего море поднимается после обеда, перед закатом. А сколько птиц на побережье! Не знаю их названий, но живи я здесь, мне бы непременно захотелось это выяснить. Из знакомых только кулики-сороки, с длинными оранжевыми клювами, в изумительных черно-белых сюртуках.

Кабинет обошелся тебе в кругленькую сумму. Я хорошо помню стоявший здесь ранее рыбацкий коттедж с ветхой трубой, пыхтящей в небо облаками темного дыма. Ты обещала сохранить старую постройку, твердила, что ремонт не нарушит общий облик, однако получив документы на право собственности, тут же сровняла коттедж с землей ради нового нарядного дома.

Теперь вижу почему…

По пляжу гуляет под руку пара – мужчина и женщина. Когда они подходят ближе, по осанкам становится понятно, что мужчина значительно моложе спутницы – та сгорблена, ступает неуверенно, медленно. Женщина смотрит на дом. Интересно, видит ли она за стеклом меня? Надеюсь, что видит. Даже хочется постучать в окно и крикнуть: «Посмотрите на меня! Смотрите, где я!»

Я ухожу вглубь комнаты, к креслу, с которого открывается прекрасный вид на море. Судя по изгибу ножек и красивой сложной резьбе, это антиквариат, только обивка новая – чудесного голубоватого оттенка, цвета утиного яйца. Однако в кресло я не сажусь, а опускаюсь на колени рядом, перед деревянным сундуком.

Дерево кое-где потрескалось, петли крышки проржавели, из задней стенки торчит кривой гвоздь, тоже ржавый. Я откидываю крышку, меня обдает слабый запах пыли и старой бумаги.

Твоя сокровищница. Здесь есть все. Заглянуть в сундук – будто тебе в сердце. Что прячется под внешней шелухой? В картонной коробке десяток дневников и журналов. Связка открыток и писем, жестяная коробка с бусинами и пуговицами, мешочек засушенных цветочных лепестков с карточкой: «Со свадебного букета», груда дисков с перечнем песен, написанных детской рукой.

Собственно, крышку можно закрыть и идти по своим делам.

Однако любопытство гонит меня вперед.

Осторожно вынимаю вещи, одну за другой, стараясь точно запомнить их расположение, чтобы сложить в том же порядке – как пазл, только наоборот.

Почерк у тебя округлый, ровный, аккуратный, словно подстриженная газонная травка. Сразу становится понятно, что дневники ты вела с двенадцати до восемнадцати лет, а затем примерно с двадцати трех, после пятилетнего перерыва.

Ни слова о твоей жизни во время учебы в университете.

Занятно…

Я уже собираюсь опустить крышку сундука, как замечаю белый конверт.

На конверте твоей рукой написана дата, больше ничего. Интересно! Конверт не запечатан. Я отгибаю клапан – и в ладонь выскальзывает тоненький, дрожащий листок. Глянцевый снимок плода. Я рассматриваю очертания головы, крошечный изгиб носа, несформировавшиеся ножки, прижатые к груди. Внизу печатный текст: «16 недель, 3 дня».

Перепроверив надписанное число, я осторожно возвращаю фотографию в конверт, укладываю его в сундук и закрываю крышку.

Глава 18 Эль

Чего в писательской жизни не бывает, так это трудностей – только материал для сюжета.

Писательница Эль Филдинг

Я приоткрываю глаза. Пол ванной озарен солнечным светом. Во рту сухо, язык распух. Едва поднимаю голову, начинают пульсировать виски.

Вода. Мне нужна вода. Кое-как встаю. Ноги дрожат и подгибаются. Пью прямо из-под крана, очень маленькими глотками – осторожничаю: желудок сейчас нежный, пустой. К счастью, вода благополучно оседает внутри.

Ноги держат уже крепче. Взбодренная холодом, я споласкиваю лицо и насухо вытираюсь полотенцем. Сколько времени? Часы показывают три. Я в полной растерянности: как три?! Неужели я проспала полдня?

Для меня это… просто неслыханно!

Однако на сердце неспокойно. Я подбираю с пола полотенце, складываю его и вешаю на вешалку.

Похороны!

Сегодня хоронят мать Флинна! Служба началась в два.

Я опять гляжу на часы, хотя и так знаю время. Поздно. Я все пропустила.

В отчаянии впиваюсь пальцами в волосы. Как я могла такое проспать?!

Может быть, успею застать Флинна на поминках – до паба, где они проходят, сорок пять минут езды. Главное – выехать прямо сейчас.

На душ времени нет. Быстро чищу зубы, натягиваю черное платье и вылетаю из дома.

Подпрыгивая и дрожа, автомобиль мчит на полной скорости по узкому, испещренному рытвинами проезду; шасси жалобно стонет, когда колесо налетает на камни. На главной дороге я вжимаю ногу в пол. Виски гудят от боли, но я стараюсь не обращать на это внимания.