Мой чужой дом

А Фиона, стоящая передо мной, тайком проникла в мое жилище, взломала дверь в кабинет, рылась в вещах… И что из того?

Мысли уносятся в прошлое, перебирая события последних недель, происходившие в доме странности, мою паранойю и сомнения…

– Это ты заперла меня в кабинете. Мне не привиделось. У тебя же ключ.

– Да, – спокойно отвечает сестра.

– Зачем?

– В тот день к тебе приходил Билл, помогал передвинуть кровать.

Верно.

– Перед уходом он принял душ, надел свежую рубашку, намазался лосьоном после бритья. А я смотрела, как старательно наряжается мой муж, будто у него свидание. Только шел он к тебе.

Порывистый ветер, овевающий стены дома, будоражит море, шелестит по неровной скале.

– Я догадалась еще несколько месяцев назад, – говорит Фиона.

– О чем догадалась? – не понимаю я.

– Что он увлекся тобой. Как же это заметно! Когда ты приходишь в гости, он крутится рядом. А какой резвый, какой предупредительный! Разумеется, он пытается скрывать… Старается не задерживать на тебе взгляд дольше, чем положено, но не может себя пересилить. Несколько недель назад он слушал твой прямой эфир в «Фейсбуке», а когда я вошла в комнату, покраснел словно мальчик, которого застукали за просмотром порнухи.

– Фиона…

Она поднимает палец: молчи.

– Билл рассказал, что случилось у тебя в гостиной. – Сестра глубоко вздыхает. – И тогда я поехала поговорить с тобой. Что собиралась сказать? Бог его знает. Я постучала, но ты не ответила. В кабинете горел свет. Я догадалась, что ты работаешь в наушниках, поэтому воспользовалась своим ключом.

По моим рукам бегут мурашки.

– Я поднялась наверх. Ты сидела за компьютером, писала очередной роман, сама не ведая, какое зло мне причинила. Я была в ярости, мне было так больно… Я просто закрыла дверь и повернула ключ. Безо всякого плана, без особой задумки. – Она издает короткий горький смешок. – Ты, конечно, пыталась выбраться, но не вышло, и ты позвонила… мне.

Все это время Фиона находилась в доме. Я помню вой полицейской сирены, хруст гравия под колесами автомобиля… Одного автомобиля. Значит, машина сестры уже стояла на дорожке.

В полном недоумении я смотрю на Фиону.

– Ты меня заперла, а перед приездом полиции открыла замок?

Мысли мечутся, я пытаюсь сложить последние события в единую картинку.

– И все, что происходило в доме… обведенные слова в романе, разбитое пресс-папье… Я думала, что схожу с ума. А сообщение в «Фейсбуке», которое я отправила тебе в эсэмэс… это тоже… тоже ты…

Фиона раздраженно вздыхает.

– Ты хоть представляешь, до чего противно читать муть, которую ты регулярно вывешиваешь? Отретушированные снимки из дома, красиво размытые селфи, статистика написанных слов, вдохновляющие тебя виды… Ах да, и еще советы начинающим писателям! – Она идеально копирует мой голос: – «Не думаю, что у меня достаточно опыта, чтобы давать советы…», но все равно – вот вам туча дерьма. И самое поразительное – тысячи людей смотрят эти глупые эфиры! Ты несешь околесицу, раздаешь советы из своей стекляшки… И кому? Настоящим писателям, трудягам, которые работают без шестизначных авансов и международных контрактов. Цирк да и только! – Она тычет пальцем мне в грудь. – Я слушала тебя, Эль, все эфиры. И по душе пришелся только один совет. – Повисает короткая пауза. – «Наведите на своих героев объектив. Отрегулируйте угол обзора так, чтобы показать – или разоблачить – их истинное лицо». – Наши глаза встречаются. – Поистине мудрый совет.

В голосе столько желчи, что я отступаю еще на шаг.

– Откуда ты узнала пароль?

– С твоего жесткого диска, – отвечает сестра, кивая в сторону ящика с электроприборами.

Вот, значит, как она это провернула! На жестком диске есть все пароли, в том числе данные для входа в Облако, на страницу «Фейсбука» и логины электронных ящиков. У Фионы был доступ ко всему. Какой ужас…

Я знаю ее тридцать три года. Ее привычку в последнюю секунду менять заказ в ресторане. Девчачью манеру держать голову высоко над водой при купании в море. Мы вместе бегали в магазин выбирать конфеты…

Часть меня бунтует: «Не может твоя сестра такое сделать!» Увы, может. Еще как может. В ней безжалостность журналиста. Умение сосредоточиться без эмоций на основной задаче. Нацеленность на успех, воля к победе.

Теперь в фокус переходят эти черты. Я в ярости сжимаю и разжимаю кулаки. Это же Фиона открыла сундук и запустила прямой эфир из пустого кабинета – маленькое послание, предвестник грядущих бед. До чего она изобретательна в своей злости! Провернула все перед собранием книжного клуба.

– Боже, – снова осеняет меня. – Мертвый мотылек… – Так и вижу, как она стоит на пороге, рассматривая воротник. – К пальто приколола его ты.

– Да, – говорит сестра.

Ее темные глаза пусты, взгляд еще непроницаемее, чем обычно.

– Ты прикрепила его на место маминой броши.

– А ты не помнишь? Мама купила брошь в день публикации ее первого рассказа. Она ничего себе не позволяла, берегла каждый пенни, чтобы у нас была новая обувь и сумки не хуже, чем у других детей. Я так радовалась, что мама наконец себя побаловала! Я спросила, почему она выбрала серебряного стрижа? А она сказала, что когда пишет, то будто парит… – И поджатыми губами Фиона бросает мне: – Ты не заслужила носить эту брошь.

– Значит, ее забрала ты.

– Да.

– Но на этом не остановилась, – повышаю я голос, в горле клокочет гнев. – Ты приколола мотылька на место броши! Бред… полный бред!

В изгибе лежащего на столе пресс-папье, мерцая, отражается свет. Я беру в руки прохладный стеклянный шар, провожу пальцем по выбитой щербинке.

– А пресс-папье… – говорю я.

Я ведь делилась с Фионой предположением, что в кабинет кто-то заходил и расколол пресс-папье. А она презрительно засмеялась. «Это лишь твое воображение».

Но воображение оказалось ни при чем.

– Ты его разбила. – При мысли о недостающем осколке, загадочным образом очутившемся на полу спальни, я еще крепче сжимаю в ладонях синий шар. Нет, не с подошвы обуви он туда попал – его целенаправленно воткнули в мягкий ковровый ворс, прямо перед зеркалом. – А осколок спрятала в ковре, в том месте, где я, по твоим расчетам, буду стоять.

– Именно. – В твердом голосе ни капли сожаления.

Подлости исподтишка, скрытые угрозы, непостижимая жестокость замысла…

Воздух в комнате сгущается так, что не вдохнуть. Под ногами качается пол, кружатся стены. Родная сестра намеренно, по своей воле, причиняла мне боль, снова и снова…

Вес стеклянного шара оттягивает ладони, палец вжимается в щербатую выемку.

В темных радужках Фиониных глаз я вижу ненависть.

Рука отходит назад, натягиваются жилы.

Взгляд сестры упирается в пресс-папье, в недвусмысленно изогнутое запястье. Ее брови изумленно взмывают вверх, и спустя миг Фиона резко приседает, закрывая лицо руками.