Мой чужой дом

Я с силой швыряю шар, но, когда он срывается с кончиков пальцев, меня разворачивает инерцией.

По стеклянной стене разбегаются трещины. Расколотые фрагменты будто склеены паутиной в совершенный морозный узор.

В полной тишине отчетливо слышен тонкий свист морского ветра, сочащегося в узкие щели разбитой стены.

– Ты хотела бросить это в меня… – Грандиозности в голосе Фионы поубавилось.

А я думаю о часах, что провела в этом кабинете, пытаясь искупить свою вину и создать роман, достойный позаимствованного у матери. О словах, над которыми трудилась, шлифовала, сомневалась и переписывала.

– Ты удалила мою рукопись? – спрашиваю я и сама знаю ответ.

Фиона обшарила мои файлы, почтовые ящики и облачное хранилище накануне сдачи книги – чтобы сделка точно сорвалась.

– Все копии, до единой.

Стиснув зубы до боли в челюстях, я запрокидываю голову, из горла вырывается глухой, сдавленный стон.

– Что тебе надо? – Я иду через комнату к столу и хватаю мамину рукопись. – Хранишь черновик как залог? Выжидаешь удачный момент, чтобы показать его прессе и опозорить меня публично? Хочешь оповестить людей о том, что я обманщица? Или тебе нужно другое? Деньги? Возмездие? В чем дело, Фиона?

– Посмотри конверт.

Я достаю из-под листов конверт, переворачиваю – он адресован моему редактору, Джейн Райли.

– Я хочу, – говорит сестра, – чтобы ты сама отправила ей мамину рукопись.

Я зажмуриваюсь, пытаясь представить, чем мне это грозит. Все экземпляры книги, разумеется, изымут из оборота. Состоится суд. В результате финансовый крах. Меня никогда больше не опубликуют. Все, кто мне близок и дорог, узнают неприглядную правду.

– По-твоему, я бы выбрала такую жизнь по своей воле? – интересуюсь я, открывая глаза. – Да, мне хотелось писать… но в других обстоятельствах. Я мечтала о доме, о детях, о браке…

– Ты не раз делала выбор, – отрезает Фиона. – Ты сотни раз лгала в мелочах. Жила во лжи и навсегда ее увековечила. А последствия затронули всех нас! Не передергивай, не строй из себя жертву.

– Думай, как тебе нравится. Убеждай себя, что все было заранее рассчитано и распланировано. Но, по-моему, ты сама знаешь – подобное не в моем духе. – Я меряю ее тяжелым взглядом. – А в твоем.

Я прижимаю пачку исписанных листов к груди: эти строки – плоды многочасовых трудов матери, а чернильные кляксы – минуты ее раздумий, когда она, прервавшись, упиралась кончиком пера в страницу.

Сначала при перепечатывании романа я намеревалась его подправить, создать свою историю, но ничего не вышло – слишком отчетливо звучала интонация, каждое слово било в яблочко, каждое стояло на своем месте. Ни прибавить, ни убавить. Рукопись в полном блеске раскрывала мамин талант, ее гениальность и чуткость – настоящая жемчужина среди сохраненных мною памятных вещей.

И лучше бы эта жемчужина никогда не попадала мне в руки.

Глава 37 Эль

Фиона требовательно протягивает руку.

– Отдай.

Я не шевелю даже пальцем.

Брови сестры резко изгибаются, словно говоря: «Немедленно!»

Повернувшись к Фионе спиной, я начинаю шарить в ящике стола. Где же? Должно быть здесь… Вот он, пластиковый прямоугольник! Я быстро подношу его к краю рукописи, кручу большим пальцем металлическое колесико – и оно высекает ровный желто-голубой язычок пламени. Достаточно подержать зажигалку несколько секунд…

Бумага вспыхивает. Нижний угол рукописи чернеет и закручивается. Пламя ползет выше и выше, пожирает слова, предложения, абзацы. Когда огонь хорошо разгорится, брошу пачку в металлическую мусорную корзину под столом.

Фиона, как ни странно, не трогается с места – не кричит, не пытается меня остановить…

– Ты и правда думаешь, что это единственный экземпляр?

Разумеется, у нее есть копии! План продуман до мелочей. Ничего не упущено из виду. Языки пламени начинают лизать мои пальцы. От неожиданности я с воплем отбрасываю горящую рукопись.

Подожженные страницы парят в воздухе, словно огненные крылья, а я остолбенело смотрю, как они, скручиваясь, опускаются на деревянный пол.

Кабинет ярко озарен бумажным костром.

Черт! Надо затушить пламя хотя бы подошвами! Я топчусь по горящим листам, невзирая на жар, опаляющий лодыжки. Погасив одну страницу, бросаюсь к следующей, вдавливая огонь каблуками в пол, но едва справляюсь с одной, разгорается новая.

У меня же на кухне огнетушитель! Сбегать за ним вниз – одна минута. Я кидаюсь к двери, но сзади испуганно кричит Фиона.

Оборачиваюсь – у сестры полыхает подол пальто. Синтетический материал горит легко, пламя быстро ползет вверх. Дергаясь, она отчаянно пытается выпутаться из рукавов, в глазах ужас. Я бегу на помощь, стягиваю с нее пальто, швыряю его на пол и яростно топчу ногами. Над тлеющей тканью клубится дым, обдирая горло.

– Ты цела? – задыхаясь, спрашиваю я.

От шока Фиона не может вымолвить ни слова.

Тем временем от горящей страницы занимается обивка кресла у сундука.

Я хватаю со стола кувшин с водой – там от силы стакан – и выплескиваю содержимое на кресло. Ткань шипит, огонь затухает, выпуская облачко дыма. Уцелевший язычок пламени добиваю ногой.

Слава богу! Я ставлю ненужный кувшин на пол.

– Эль…

Отражение Фионы в стеклянной стене в страхе прижимает к щекам ладони.

– Что еще? – Я оборачиваюсь.

В углу у двери пульсирует непонятное мерцание. Присматриваюсь… Языки пламени в книжном шкафу, на нижней полке! Книги в мягком переплете, карты, туристическая литература – все горит, словно хворост.

– Господи… – шепчу я.

Огонь охватывает шкаф целиком и добирается до дубового сундука. Из пластиковых кармашков фотоальбомов вырываются сине-зеленые завитки безжалостного пламени, а над ними вьется едкий дым.

– Нет! – кричу я, бросаясь к сундуку и падая на колени.

Спасти, спасти хотя бы один альбом! Невыносимый жар отгоняет меня назад. Вскочив на ноги, я беспомощно наблюдаю, как огонь пожирает самое дорогое: открытки от Флинна, фотографии матери, мои дневники, журналы… Целая жизнь сожжена за считаные секунды.

В комнате ревет пламя, скрежещут трескающиеся доски.

– Надо выбираться! – Фиона тащит меня за руку прочь.

К потолку поднимается горячее, темное облако дыма.

Воздух обжигает легкие, я прикрываю рот горлом свитера. Мы спешим к дверям, но там такое пекло, что не пройдешь, – рама превратилась в огненное, смертельно опасное кольцо.